Иприт - Страница 2

Крупицы узнавания, чередующиеся с пробелами знаменитого остранения,придуманного Виктором Шкловским, способны оказать зачаровывающее воздействие на вдумчивого читателя. Ретро-эффект, когда пошлость своего времениотзывается ностальгической ноткой в восприятии следующих поколений, представляет собой один из механизмов очаровывания. Возникает странное ощущение, что, может быть, деградация пошлоститочнее определяет величину потери, чем девальвация самой истины. Во всяком случае, ужимки массовой культуры и классические гримасы капитализма, зарисованные вполне в духе Кукрыниксов, вызывают порой некоторое умиление: вот Тарзан со своими поклонниками и подражателями, вот грандиозная фильмас приглашенным в СССР Чарли Чаплином, порабощенные трудящиеся Запада, которым не дают спать ни днем ни ночью, в самом буквальном смысле слова… Авторы не упускают случая поиздеваться и над новомодными интеллектуальными фетишами. Достается заодно и доктору Фрейду: «Я знаю, Наташа, но не надо об этом говорить. Я никого не люблю. В детстве меня ранила вещь, на которую я не должен был обращать внимание: тайна рождения. Как рассказать вам русской, здесь, на Новой Земле, и перед смертью, что я бежал от жизни потому, что мой отец оказался не моим отцом… Я ранен женщиной, я не простил своей матери своего рождения, и я не хочу любить».

А тонкая ирония над будущей диктатурой политкорректности (тут зоркости авторов можно лишь позавидовать) образует прекрасную россыпь эпизодов: «В час дня на грузовиках в город прибыло несколько десятков тысяч негров с Юга, из Нового Орлеана.

— Где он? — кричали они. — Он обещал нас сделать белыми, он обещал нам вино без похмелья, труд без пота и Африку без европейцев! Где он? — мы верим!»

Опять же поневоле представляешь себе, как после таких пассажей веселые соавторы хохочут от души и поздравляют друг друга. Чего стоит, например, крошечная зарисовка о немцах:«Вы опять сидели все время на одной стороне дивана, профессор? — произнесла женщина, внося в комнату поднос с кофейником, ломтиками белого хлеба и мармеладом…

— Я думаю, Луиза, — ответил старик.

— Думать можно, сидя на каждом конце по очереди: пружины будут снашиваться меньше».

Что и говорить, славно повеселились ребята — возможно руководствуясь порой принципом «чтобы не было мучительно стыдно, если издатель вдруг не заплатит обещанных гонораров». Впрочем, мастер остается мастером при любых обстоятельствах: нет-нет да и попадаются вкрапления «высокого штиля», поражающие причудливостью, и в то же время своеобразной точностью: «Корчась и катаясь по плитам улиц, не успевшие забежать в дома, — под воротами, под мостами, в расщелинах зданий, со странной страстью животных: умирать, прислонив плечо к дереву или камню, — валились люди».

Эстетика модерна пробивается и сквозь универсальную пародийность, определяя в какой-то мере ретроспективную ауру текста. Но кое в чем Шкловский и Всеволод Иванов, несомненно, опередили свое время. Прежде всего это апофеоз скорости и, так сказать, пунктирности, характеризующих монтажные приемы постмодерна. Персонажи книги непрерывно куда-то бегут, то убегая, то догоняя, меняя средства передвижения с калейдоскопической скоростью. Некоторые главы представляют собой подобие детской скороговорки, сплошную игру в догонялки. Авторы еще и подгоняют их, поскольку «наш роман не должен стоять на месте». Подгоняют и нас, читателей: «Но покинем парламент, нам нужно спешить. Сейчас проснется Рокамболь и мы не увидим твердости нашего героя в его последние минуты.

Бежимте со мной бегом, читатель…»

Куда уж быстрее. Уровень «экшн» задан таким образом, что едва успеваешь оглядываться по сторонам. Понятно, что «Иприт» пронизан духом кинематографа, временами оказывается превзойденной даже скорость диснеевской анимации. Но настоящим ключом для сопоставления служит современная компьютерная игра, какая-нибудь «стрелялка-догонялка» последнего поколения — и это за полстолетия до появления персональных компьютеров!

Что ж, авторам удается подтвердить заслуженную славу экспериментаторов и новаторов. А читателям «Иприта» нужно лишь правильно настроиться, активировать внутренний переключатель скоростей и получать удовольствие.

Александр Секацкий

Лицевая сторона папки для девяти выпусков первого издания романа

ГЛАВА 1

Рассказывающая О НЕГРЕ, КОТОРЫЙ НЕ СПИТ. Перед тем даны сведения о городе, в котором будут происходить НЕВЕРОЯТНЫЕ СОБЫТИЯ

Мир лишается своих достопримечательностей.

Были в Константинополе собаки.

Жили они без хозяев, и ели они всякую дрянь и падаль. Каждая собачья стая имела свой район и в чужой не заходила.

Ехали путешественники в Константинополь и знали, что они там увидят бродячих собак.

Но случилась война, турки были на стороне немцев, а у немцев обычай все мыть и чистить: они мостовую в Берлине два раза в день чистят резиновыми щетками. Немцы сказали: этих собак нужно убрать.

Турки отвечали: эти собаки достопримечательность города, и убивать их мы не позволим.

Немцы не растерялись и ответили: мы их убивать не будем, а переловим и отправим на дачу.

И действительно, они отправили собак на маленький каменный остров посредине Босфора; здесь был источник воды, но есть, конечно, было нечего.

Собаки дрались, визжали, грызлись и ели друг друга. Их становилось все меньше и меньше.

Выживали только сильные.

Говорят, что в конце концов остался громадный, могучий пес-победитель.

Он стоял на скалах острова и выл, выл так громко, что его слыхали во всем Константинополе.

Потом пес-победитель лег и сдох.

Да послужит эта история уроком империалистам: они едят друг друга и уничтожают друг друга, но что будет есть победитель в разоренной Европе?

Так погибла достопримечательность Константинополя — бродячие собаки.

* * *

Лондон славится своими туманами.

Лондон стоит в полутора часах езды от моря.

Поперек Лондона езды на автомобиле часа два. Город обрывается лачугами и начинается снова, — в сущности говоря, это не один город, а несколько слившихся городов.

В центре города находится его торговая часть — Сити.

Здесь не живут, а только работают: днем сюда приезжает до 1 500 000 человек; ночуют здесь только 17 000.

Но зато здесь все банки и конторы, здесь сосредоточена вся венозная кровь мира.

Это тот же Московский Кремль, только наоборот: в Кремле источник алой артериальной крови, обновляющей землю.

Всего в Лондоне свыше миллиона домов и семь с половиной миллионов людей. Это цифра 1923 года.

Население пригородов каждые 20 лет удваивается.

Дома в Лондоне не такие, как в остальных городах, а маленькие, на одну семью, в два, три и четыре этажа. Внизу кухня и гостиная, наверху спальни. В каждой комнате камин, у каждого камина труба, и из каждой трубы, конечно, идет дым… иначе для чего бы ее ставить?

Вы меня еще спросите — а фабрики ведь тоже с трубами? Фабрик, читатель, в Лондоне мало, это не фабричный, а конторский город.

Лондон посылает ежегодно во все концы мира миллиард писем и 26 миллионов телеграмм. В Лондон приходит 9000 поездов в день.

Лондон может съесть все русские яйца и, намазав на хлеб, проглотить все сибирское масло.

Пусть кушает пока на здоровье.

Но Лондон не фабричный город. Только рабочие доков — докеры, разгружающие пароходы, рабочие городских предприятий и портные составляют в Лондоне большие группы рабочего населения. Таким образом, дым над Лондоном, главным образом, дым каминов.

Этот дым выносит в воздух мельчайшие частицы угля. Лондон — город богачей и конторщиков, а конторщики любят считать, — так вот, они сосчитали, что в неделю на каждую квадратную милю в Лондоне оседает 1600 пуд. твердых веществ. Прежде чем осесть, они долго еще летают в воздухе, сгущая туман.