Йод - Страница 57

– Было, – признал Миронов.

– Но в мазуте и кишках нет ничего красивого и героического. И ты вернулся домой обыкновенным дембелем. И рассказов сочинять не стал. Потому что в русской литературе другая традиция. Россия не Америка, здесь кишками и развалинами никого не удивишь. А мазутом покрыт каждый пятый взрослый мужчина. Пойдем дальше. Первая мировая война кончается. Побыв немного дома, Хем опять едет в Европу. Это модно. Послевоенная Европа погрязла в нищете и инфляции, все стоит копейки. Американцы валят толпами, арендуют трехэтажные виллы семнадцатого века и скупают по дешевке полотна гениальных живописцев. Итак, героический Хем и его жена живут на гонорары за статьи для американских газет. Этих денег хватает, чтобы – внимание! – снимать в парижском отеле два номера: один – для семьи и еще один – для уединенной работы. Питание скудное: белое вино, кофе со сливками, круассаны, устрицы...

Миронов улыбнулся. Возможно, ему захотелось кофе со сливками. Или устриц. Мне тоже захотелось.

Сглотнув, я продолжил:

– В книге «Праздник, который всегда с тобой» Хем пишет, что однажды несколько дней почти ничего не ел. 6 И вдруг получил небольшой гонорар. Он немедленно

идет в кафе, берет картофельный салат и литр пива. Ест, пьет. Потом перемещается в другое заведение, заказывает кофе и садится писать рассказ. Ты в это веришь?

– Конечно нет, – сразу ответил Миронов. – Если бы я не ел два дня, а потом выпил литр пива и заел картофельным салатом, я бы не стал ничего писать. Вся кровь отлила бы к желудку. Я бы лег спать, и все.

– Ага. Но мы простим великому писателю эту маленькую натяжку, да?

– Тебе виднее.

– Продолжим. Писатель голодает, но периодически ездит с женой в Германию, кататься на горных лыжах. Иногда играет на бегах. Так живет наш бедный гордый писатель. Так мог бы жить ты, Миронов, если бы уехал из Твери в Индию, в Гоа. И присылал оттуда репортажи для «Тверской правды». За пятьдесят долларов в месяц. Но ты после армии едешь не в Гоа, чтоб уединенно сочинять прозу, а в Москву, где прозаики на хер никому не нужны. И живешь не в отелях, а в общагах и коммуналках. И твои друзья – не гениальные художники, а казахи, банкующие анашой. И ты ходишь пить чай не к Гертруде Стайн, а ко мне. И ты не пишешь романа, а сутками напролет ищешь, где бы поднять копейку. Некрасиво, правда? Зато у Хема красиво: он публикует первый роман, «Фиеста», и опять возвращается в Америку, и опять героем. Тут он, не будь дурак, разводится с первой женой и женится на очень богатой женщине, старше себя. Она вводит его в светские круги, где наш герой мрачно бухает и периодически бьет морды приятелям своей супруги, потому что они не нюхали пороху. Все это снимают папарацци, и вот – Хем в моде. Реальный мачо, боксер, ходячий пузырь тестостерона. Альфа-самец. Срочно пишет второй роман. Естественно, опять про войну. «Прощай, оружие!» В тридцать он знаменит и обеспечен. Дальше происходит вот что: целых десять лет он ничего не пишет. Бухает, бьет морды критикам и всем, кто не нюхал пороху. Живет строго во Флориде. Пальмы, океан и так далее. Хотя нет, вру: одну книгу он написал. «Иметь и не иметь». Роман повсеместно признан худшей вещью Хемингуэя. Тут, Миронов, ваши пути расходятся. Ты не богат, не знаменит, не бьешь морды и не женат на богатой женщине старше себя...

– Я бухаю, – возразил Миронов.

– Но не под объективами светских фотографов.

– Это да.

– Согласись, одно дело – просто бухать, а другое дело – бухать под объективами светских фотографов.

– Лучше просто бухать, – убежденно сказал Миронов.

– Ты прав, брат! Ты прав. Но давай проследим за дальнейшей судьбой красивого героя. В тридцать девять он снова летит через океан, в Испанию. И привозит оттуда антифашистский роман «По ком звонит колокол». Новая порция денег и славы! Голливуд экранизирует все его книги! Хем уезжает на Кубу. Покупает яхту. Идет Вторая мировая война, люди горят в печах, под Сталинградом заживо замерзли триста тысяч немцев и гораздо большее, но неуточненное количество русских. В это время героический писатель мужественно патрулирует курортное Карибское море в поисках немецких подводных лодок. Это как если бы мы с тобой, Миронов, сейчас, в две тысячи втором, сели в «хаммер» и стали патрулировать подмосковные леса в поисках чеченских диверсантов. В перерывах между патрульными заплывами Хем бухает, бьет морды и пишет роман «Острова в океане». Роман пишется плохо, и со временем герой решает опубликовать одну из частей как самостоятельную повесть. «Ста6 рик и море». За эту повесть смельчаку, герою, ветерану и борцу со злом тут же дают Нобелевскую премию. Но лауреат уже заскучал. Он пытается осваивать Африку. Охотится на львов, а целая орава слуг таскает за ним багаж. Пишет знаменитый рассказ «Снега Килиманджаро», где обливает грязью своего друга Фицджеральда, проклинает женитьбу на богатой женщине и отдельно проклинает ее приятелей, которые приучили его к безделью. Непрерывно бухает. Его можно понять. Все сделано. Львы застрелены, фашисты побеждены, морды набиты. Всемирная слава и авторитет. Красивая судьба должна быть красиво увенчана сильным финалом – и чувак стреляет себе в рот. Настоящий мужчина, несгибаемый борец. Что скажешь?

Миронов усмехнулся.

– Скажу, что он видел реальную жизнь только в бинокль.

– Ты опять прав! Но почему тогда миллионы людей во всем мире считают его эталоном мужчины? Миллионы не могут ошибаться.

– Могут, – сказал Миронов. – Миллионы тоже видят реальную жизнь в бинокль. Или, чаще, по телевизору. Миллионы побаиваются реальности. Миллионы хотят не реальную жизнь, а еще более качественный телевизор. И они правы, миллионы. Каждому отдельно взятому человеку вполне хватает своего личного фрагмента реальной жизни. Семьи, работы, квартиры. Детей, родителей, друзей. Внутри этого персонального фрагмента отдельно взятый человек полностью компетентен. Зачем ему остальная реальная жизнь? Она может больно ударить. Достаточно того, что о ней рассказывает телевизор. Или Хемингуэй.

– А ты? – спросил я.

– Что?

– Почему ты, Миронов, не ограничился одним личным фрагментом реальной жизни?

– Пошел ты к черту, – грубо сказал Миронов. – Ты тоже не ограничился. Тебе тридцать три – какую по счету судьбу ты живешь? Третью? Четвертую? Ты знаешь ответ. Ты не веришь телевизору. И Хемингуэю. Ты сомневаешься. И я тоже. А это, знаешь, великая благодать. Сомневаться. Не каждому дано. Ты сомневаешься даже в красоте...

– Очень, – сказал я. – Очень сомневаюсь. Красивое всегда лжет. Даже самая искренняя красота, самая чистая, внутренняя, душевная, нравственная красота немного привирает. Только безобразное всегда абсолютно правдиво.

Тут мы с Мироновым крупно вздрогнули – под самыми окнами кухни прошли несколько возбужденных аборигенов: судя по голосам, молодых людей в сильных стадиях опьянения. Пьянство в моей стране тотально, оно внутри и снаружи, ты пьешь в доме, люди в это же самое время пьют на улице ту же самую водку, это веселит и объединяет.

Я сдернул через голову майку.

– Смотри. Видишь?

– Вижу, – спокойно ответил Миронов. – Какая гадость. Зачем тебе это?

– Не знаю. Но помогает.

– Ты только вены не режь, – спокойно предупредил Миронов. – Во-первых, с первого раза не получится. А во-вторых, не сезон.