Иоанн Кронштадский - Страница 28

Тщетны во многом были пламенные проповеди отца Иоанна. Неудачная русско-японская война стала толчком к первой русской революции — генеральной репетиции 1917 года. Россия сплошь запылала страшным революционным пожаром. «Веришь ли, дорогая Е. В. Духонина (духовная дочь отца Иоанна. — Н. Г.), где я только ни бываю, почти везде царят несогласие, раздор, неверие, ссоры или полный разлад, совсем нет прежней патриархальной жизни, нигде нет ничего отрадного, — по всему видно, что близок конец. Ужасно это тяжело», — сетовал в эти дни кронштадтский батюшка и, провидя своим прозорливым оком государственные катастрофы недалекого будущего, взывал:

«Держись же, Россия, твердо веры своей и Церкви, и Царя православного, если хочешь быть непоколебимою людьми неверия и безначалия и не хочешь лишиться царства и Царя православного. А если отпадешь от своей веры, как уже отпали от нее многие интеллигенты, то уже не будешь Россией или Русью Святой, а сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга. Помни слова Христа неверным иудеям: «Отнимется у вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его»[9].

Терроризм приобретал в России невиданный размах. Подобно Ф. М. Достоевскому, праведный Иоанн Кронштадтский в террористических актах видел проявления прямого беснования, страшную беду России. Уже в проповедях времен царствования Александра II он говорил, что из числа этих бесноватых нигилистов некоторые «бывают столь злы, что задаются целью ниспровергнуть престолы царей и землю обратить в ад, в место слез и стенаний... Бесы потопили свиное стадо. А что, если было бы дозволено поступать так с людьми? Свиней же допустил Господь погубить для того, чтобы показать лютость и свирепость их».

Должности министров и губернаторов, вообще начальнические посты и даже посты полицейских были в буквальном смысле «голгофою», ибо по преимуществу сюда направляли свои бомбы и пули террористы. «Где наши беснующиеся? Они столько пролили крови за эти годы, разрывая людей бомбами на куски, вырывая у государства лучших людей, не жалея сотни жертв и неповинных детей ради своего адского замысла, уничтожая и себя самих, если это неизбежно, и кончая свою судьбу отвержением Креста Христова перед казнью. Кто не видел беснующихся в селах и деревнях и помещичьих усадьбах, когда они создавали потрясающие зрелища, сжигая вековые постройки, выкидывая имущество в окна опоенным крестьянам, истязая топором и вилами лошадей и животных, пьянствуя и веселясь на пожарищах и под конец оскверняя храмы? Не они ли вовлекли в беснование фабричную и деревенскую молодежь, которая продолжает наводить ужас на население поджогами, воровством, ночными разгулами, угрозами, местью, отвержением Бога, всего священного и дорогого русским людям?!»

Неустанно пророчествовал отец Иоанн:

«Если не будем неустанно вооружаться против живущих в нас страстей, то общее беззаконие вызовет гнев Божий, и Бог повелит грозному мечу своему посекать нас, повелит действовать смертоносным орудиям брани: из тысячи жерл полетит смерть на людей... Долго ли существовать этому миру грешному, этой земле, жилищу греха, обагренных кровью невинных жертв, этому скопищу всяких мерзостей? Не наступает ли уже время всемирного очищения огнем? Да, оно, конечно, уже близко...»

Такое духовное понимание земной истории позволяло отцу Иоанну становиться выше политических страстей и быть совершенно трезвым даже тогда, когда страсти, волновавшие русское общество, носили возвышенный характер. Во время войны с турками за освобождение славян он предостерегал с церковного амвона как против завоевательских настроений, так и против славянского шовинизма. Отец Иоанн не одобрял агрессивных военных союзов и утверждал, что «миролюбивая Россия никогда не устраивала таких воинственных народных соединений. Мы хотим только упрочить между собой мир, единодушие, свойственное братьям, сделать более общими интересы просвещения, наук и искусств.

Мы должны желать, чтобы племена и народы составляли единственное словесное стадо, единую истинную Церковь Христову».

17 апреля 1905 года был издан Высочайший Манифест о веротерпимости, а 17 октября — Манифест о гражданской свободе. К несчастью, русские люди уже настолько жили по своим прихотям, без страха Божия, что многие превратно поняли благодеяния, даруемые этими манифестами, думая, что дан сигнал к небывалой вседозволенности. Отец Иоанн конечно же не замедлил и высказаться, к чему ведет подобный образ мыслей, во многом смягчая свои пророчества жалостью и любовью к людям, которые не сознают своего отпадения от Божественных заповедей.

«Ни одна страна в мире никогда в таких широких размерах не испытывала такого огульного, всеобщего вреда от безвластия и неповиновения властям, не несла таких материальных, политических и нравственных убытков и застоя в торговле, промышленности и образовании, как Россия... Когда вследствие общего неповиновения властям и бездействия подчиненных членов общества, и при этом бездействии, властей деятельность прекращается, словно в органическом теле прекращается кровообращение, — тогда все в обществе замирает, падает, разрушается, общественная безопасность исчезает и члены общества идут одни против других, дозволяются полный разгул воровства, хищений, вражды, убийства. Так было на днях в России, когда всюду перестали работать учебные заведения, мастерские с рабочими, железные дороги, почты, телеграфы... Подлинно Россия пришла в состояние хаоса».

«Всеми теперь овладела горячка и жажда свободы. Но свобода большинством понимается неправильно, не по Божьему разуму, а по человеческому, слепому, понимается, как повод к угождению плоти, в которой не живет доброе. «Ибо все, что в мире, есть похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего»[10], она вражда против Бога.

Возьмем для примера свободу печати, представители которой в шутку или всерьез называют ее шестой великой державой... Всеми силами они добивались от правительства этой свободы и — добились! Но что же это за свобода? Свобода иных скорописцев писать и печатать все, что ни попало на глаза, что только пришло на ум, или то, чем бы можно напакостить ненавидимому человеку или обществу, и — свобода обливать литературной грязью свою же пишущую братию, братию добросовестную, верующую, разумную, искреннюю, патриотическую, — истинно соль, цвет литературы. Что же это за свобода? Это чернильный поход против истинной свободы, попытка уничтожить в печати все, что есть истинного, прекрасного, разумного, идеального, твердого в вере, политике, общежитии, в семье, в воспитании, в домашних и общественных работах, в государственном управлении; отвратительно читать в некоторых мелких газетах, а иногда и крупных, ругательные выходки против газет серьезных...

Возьмем еще свободу политическую. Печать дождалась от правительства и этой свободы. Что же вышло? Все газеты и журналы заговорили о политике — на сотни ладов, кто во что горазд и кто чем, каким складом мысли богат. Все высшие, даже иные и средние учебные заведения ринулись в политику, до понятия которой не доросли, и, задавшись политикой, забыли, что они воспитанники, забыли свои книги, свои специальности, критикуют и дразнят своих профессоров, потребовали себе автономии, как мужи зрелого возраста, устранили начальство и провозгласили безначалие. И в Государственную думу они залезть не прочь. А там что будут делать? Нетрудно догадаться... А что, если и простой народ от сохи и косы пойдет заниматься только политикой? Кто будет пахать и сеять?

А что такое свобода в вере, которая допущена даже правительством? Свобода исповедовать веру, какую кто хочет; при этом даже православным не возбраняется оставлять свою веру и идти хоть бы в магометанство и идолопоклонство; свобода в вере по-нынешнему допускает хулить всячески — кто только захочет — и свою веру православную, потому что исповедники других вер уважают и хвалят свою веру или иноверие. Писатели неблагонамеренные, по крещению православные, действительно свободно, без зазрения совести дурно отзываются о православной вере и о ее Церкви, о пастырстве ее. В особенности в хулении православной веры превзошел всех граф Лев Толстой, со в,ершенный отступник от Бога, поклонник своего «я» и слепого разума человеческого... Это ли свобода, чтобы вконец убить веру и надежду народа? Грешили наши предки, но грех грехом называли, а нынешние либералы, согрешая, стараются грех оправдать, как бы законное дело. Грехи похоти плотской, по их учению, не только простые слабости человеческой природы, но и законы природы, ее требования. Находятся между ними такие, которые боготворят и самую страсть плотскую, как в древности поклонники Артемиды, устраивающие оргии с беззаконными смешениями. И вся эта мерзость печатается, и ее читают, и о ней рассуждают без омерзения, без отвращения, как будто о достойном внимания! Это ли свобода? Нет, это не свобода, а ужасное рабство греху и страстям, имеющее последствием страшную казнь Божию, истребление рода и муку вечную».