Иные - Страница 103

Он сделал паузу, рассчитывая хоть на какую-нибудь реакцию Хэла, которая подсказала бы ему, достигают ли его слова цели. Но Хэл по-прежнему лежал совершенно неподвижно, глядя на него своими серо-зелеными глазами.

Блейза прямо-таки распирало желание – просто неистовое – заставить этого человека понять. Но этот юноша либо не располагал достаточной информацией, либо просто не хотел его слушать. До сих пор Блейз делал основную ставку на то, что Хэл не из тех людей, кто не смог – или не захотел бы – понять. Поэтому он продолжал:

– Мы, как и все остальные люди, нуждаемся в любви, в дружбе с теми, кто думает так же, как мы, и способен говорить с нами на одном языке. Но если мы решим просто не обращать внимания на свою непохожесть на остальных и постараемся ничем не отличаться от окружающих нас людей, наше существование превратится в кошмар и, возможно – даже почти наверняка, – нам за всю жизнь не доведется встретить никого похожего на себя. Поэтому никто из нас не захотел подобной жизни, а каждый предпочел оставаться самим собой.

Он снова сделал паузу. И снова Хэл даже не пошевелился, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Но уж какие мы есть, – сказал Блейз, – такие мы есть и, как и все остальные люди, имеем полное моральное право извлекать максимум пользы из того, чем одарила нас судьба.

– За это заплатят миллионы людей, о которых вы говорили, – заметил Хэл.

– И какова цена? – Против воли Блейза голос его понизился, чтобы придать словам больше искренности. – Цена Иного, одного на миллион обычных людей, на плечи каждого отдельного человека ложится не таким уж тяжелым бременем. А если повернуть проблему? Подумай об Ином, который, ради того чтобы стать таким же, как все, обрекает себя на полное одиночество и страдания от людского невежества и предрассудков. В то же время его необыкновенные способности и сила дают возможность тем же людям, что шарахаются от него, пользоваться результатами его трудов. Разве это справедливо?

Блейз швырнул Хэлу этот вопрос как перчатку. Но Хэл так ничего и не ответил. Он не то чтобы отказывался слушать или воспринимать сентенции Блейза. Скорее просто ждал более веских доказательств.

Позиция взрослого, умудренного опытом человека. К тому времени как Блейзу стукнуло двадцать, он уже несколько лет жил в Экумени, с головой погрузившись в политику, что поистине была жизнью Данно, напряженно готовя себя для того будущего, которое он представлял пока еще не в подробностях, но, по крайней мере, в общих чертах. Хэл же юность провел в уединении поместья. Он покинул его, спасаясь бегством после гибели наставников, и потом заживо похоронил себя среди шахтеров на Коби – крошечном мирке, который мало что мог ему дать; затем сразу же оказался в почти столь же замкнутом и не отличающемся широтой взглядов окружении членов группы Рух Тамани.

И все же Хэл производил впечатление человека, повидавшего на своем веку гораздо больше, чем Блейз. Он слушал и взвешивал все, что говорил Блейз, но наверняка считал: доказательств все еще недостаточно. Впрочем, Блейзу ничего не оставалось, как продолжать убеждать его в своей правоте.

– Сколько было в истории человечества интеллектуальных гигантов, мужчин и женщин, двигавших вперед цивилизацию и в то же время отчаянно боровшихся за выживание в гуще мелких людишек, которые ненавидели и боялись их. Эти гиганты изо дня в день вынуждены были ходить съежившись, стараясь, чтобы не было заметно их непохожести на других, – из боязни вызвать страх у окружающей их толпы. Так уж повелось, что быть человеком, непохожим на других, крайне опасно. Оставался выбор: то ли позволить нести себя на плечах толпе, не особенно обременяя ее, то ли самому нести на могучих плечах толпу, спотыкаясь от почти непосильной тяжести. Так скажи мне, что же лучше?

При последних его словах взгляд Хэла прояснился. Блейза будто осенило. Возможно, образ съежившегося гиганта пронял-таки Хэла. И последовавший вопрос как будто подтверждал это:

– А зачем им ежиться? – спросил он.

– Зачем ежиться? – Блейз снисходительно улыбнулся, одновременно испытывая чувство облегчения. – А ты сам подумай. Тебе сколько лет?

– Двадцать.

– Уже двадцать… А когда ты начал взрослеть, неужели не ощущал чувства одиночества, оторванности от окружающих? Разве ты никогда не замечал, что тебе все чаще и чаще приходится брать на себя ответственность – принимать решения, причем не только за себя, но и за тех, кто рядом с тобой и не может принять решение сам? Незаметно, но неизбежно ты начинаешь руководить, делая то, что послужит на благо всем. Правда, понимаешь это только ты?

Он замолчал, ожидая ответа Хэла. Но поскольку тот молчал, Блейз продолжил:

– Думаю, ты представляешь, о чем я… Поначалу ты просто говоришь, что нужно сделать, поскольку не веришь – не хочешь поверить – в их полную беспомощность. Но люди, находящиеся под твоим руководством, и делают все правильно, они просто не в состоянии сами понять, что нужно делать и когда. В конце концов это совершенно выводит тебя из себя и ты попросту начинаешь руководить всем сам. А окружающие даже не догадываются, что именно ты направил их по нужному пути, а принимают это за естественный ход событий.

Блейз замолчал, в который уже раз надеясь, что Хэл хоть как-то отреагирует. Говоря, он ощущал себя человеком, идущим над отвесным обрывом. Ведь так просто было бы одним упоминанием об ответственности перед человеческой расой напомнить Хэлу слова одного из его наставников, экзота Уолтера.

Хэл запросто может неверно оценить его речь, приняв сказанное им за желание подчинить себе всех остальных людей. Но до сих пор он верил в способность Хэла понять, что он имеет в виду вовсе не это. Может быть, даже имеет смысл намекнуть ему на это.

– Да, – с нажимом произнес Блейз, – ты наверняка понимаешь, о чем я говорю. Тебе наверняка уже приходилось сталкиваться с этим, и ты начинал ощущать ширину и глубину пропасти, отделяющей тебя от остальных людей. Поверь, со временем это чувство будет только усиливаться. Жизненный опыт, которого набирается твой обладающий более значительными способностями мозг с недоступной обычным людям быстротой, приведет лишь к расширению и углублению этой пропасти.

И наконец, у тебя просто пропадет желание иметь с кем бы то ни было дело, исчезнет чувство принадлежности к человеческой расе. Ты начнешь смотреть на них как на низших существ – собак или кошек, – к которым ты относишься просто с симпатией. И тебе придется горько пожалеть об утраченном чувстве родства, но с этим уже ничего нельзя будет поделать. Просто невозможно станет дать остальным то, чего они не сумеют понять – в самом деле, нельзя же научить обезьяну ценить искусство! Поэтому, чтобы избавить себя от боли, о которой они и не подозревают, ты оборвешь с людьми, последнюю эмоциональную связь, делая выбор в пользу тишины и пустоты, да еще спокойствия присущего тебе образа жизни: ты не такой, как все, и навеки одинок.

– Нет, – произнес Хэл. Возможно, сказалось действие лекарства, которым вернул его в сознание врач, но впечатление было такое, словно он рассматривает проблему отстранение. – Этим путем я идти не могу.

– Тогда ты умрешь. – Блейз старался, чтобы голос его звучал спокойно и рассудительно. – В конце концов ты, подобно тем великим предкам, просто позволишь убить себя, потому что перестанешь делать все возможное для собственной защиты. И все пойдет прахом – все, чем ты был и чем мог стать.

– Тогда пусть лучше идет прахом, – отозвался Хэл. – Таким, как вы говорите, я никогда не стану.

– Возможно, – кивнул Блейз. Похоже, парень сомневается, просто по голосу это не поймешь. Он встал, оттолкнув от себя кресло. – Скоро сам убедишься: жажда жизни гораздо сильнее, чем тебе кажется. – Он сверху вниз взглянул на Хэла.

– Говорю же тебе: я – наполовину экзот. Думаешь, мне поначалу не было тяжело от того, что я со временем узнал о себе? И я не испытывал внутренней борьбы, когда понял, перед каким выбором стою? Поначалу я вообще решил вести жизнь отшельника и просто удалиться от людей, чтобы не использовать свои способности для достижения, как мне казалось, аморальных целей.