Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Страница 19
Господи Боже небласлуй [надо: небесный?] Христос!
Слушай, сатона и диявол, стану наговаривать на соль приворачивать, не благословясь, не перекрестясь, из ызбы пойду не в двери, з двора не в ворота, в чиста поля к кияну-морю, на кияне-море стоит изба железна, в той избе печь медна, в той лежат и горят ясневы дро[ва?], пылка на пылка, ясна на ясна. И так бы горела-кипела у рабы Авдотьи об рабе Степане тела бела и ретиво серьца, и ясны очи денна полденна, ношна и полношна, утреной зари и вечерной, и по ветхах, и по молодах, и горевала бы, и тосковала, отца, мать забывала, и рот-племя покидала, а меня, раба, из уст не выносила.
<…>
На киане-море лежит бел горючь камень, на белом горючам камене сидит Яга баба стара. Ой еси, стара баба Яга. Бери клещи, булат-железа, подводи рабе Авдотье нут под нут, кишки под живот денна-полденна, и ношна-полношна, утренай зари и на вечерней, мово бы ей наговору пойла не запить и едай не заесть, и гуляням не загулять, и сном бы не заспать об рабе Степане тосковать.
В январе 1734 года «прелюбодея и явного волшебника» Степана Борисова схватили и привезли на допрос в Московскую синодальную контору. Он сознался, что переписал то самое «заговорное письмо» на ярмарке у какого-то старика. Но, мол, волшебство тут совсем ни при чем, и Авдотью он не заколдовывал, а было все по обоюдному согласию.
Тут-то и привезли для допроса Авдотью, которая показала, что «еи по нем, Степане, бывает немалая тоска и забыть ево не может, а в том непотребном писме, чтоб тосковала упоминаетцся имянно».
Что дальше было с Авдотьей, мы, увы, не знаем, а вот об участи Степана Борисова можем догадаться. Дело происходило спустя несколько лет после выхода указа Анны Иоанновны, согласно которому колдунов и тех, кто к ним обращался за помощью, следовало сжигать на костре…
Итак, любовь на Руси не была смыслом жизни, о ней не грезили юные дочки бояр, а уж тем более царевны. Она скорее воспринималась как внешняя мистическая, колдовская сила; любовь-тоска, которой невозможно противостоять[131].
Фольклорист, историк и литературовед Александр Афанасьев (1826–1871) пришел к выводу, что наши предки воспринимали любовь как проявление стихии: «…те же буйные ветры, которые пригоняют весною дождевые облака, раздувают пламя грозы и рассыпают по земле семена плодородия, приносят и любовь на своих крыльях, навевают ее в тело белое, зажигают в ретивом сердце. Кто влюблен, тот очарован»[132]. Об этой всеохватывающей стихийности свидетельствует и любовное письмо новгородца Моисея, жившего в XV веке:
…Такъ ся розгори сертце твое, и тело твое, и душя твоя до мене, и до тела до моего, и до виду до моего[133].
…Так пусть разгорится сердце твое, и тело твое, и душа твоя [страстью] ко мне, и к телу, моему, и к лицу моему[134].
Либо он очень влюблен и мечтает о взаимности, либо перед нами снова любовный заговор! Ученые подметили, что в русских и древнегреческих заговорах метафоры и образы одни и те же: любовь уподобляется огню, болезни, а овладение предметом любви представляется насильственной акцией, направленной на тело, внутренние органы и разум[135].
В заговорах любовь сравнивается с пожирающим огнем или иссушающей смертной тоской: «…чтобы от той тоски тосковала, и сухотой сохнула, и кручиной великой, не могла бы в мыльне веником спариться, ни водою смыться и обдаваться»; «отсуши у сей рабы… тело румяное и лицо белое… и чтобы думала да сохла, горевала, тосковала и плакала по всяк день и по всяк час»[136].
Каждый раз, когда кто-то на Руси любил так сильно, так страстно, считалось, что речь идет о любви колдовской — о «присушке». Вот в 1745 году богатый, но старый, 80-летний действительный статский советник Ергольский женится на молодой и красивой вдове прапорщика Прасковье Десятовой. Вроде бы все понятно. Но брак заключен тайно в церкви на Поварской улице, за взятку священнику. А «молодой» проявляет такое сильное чувство по отношению к супруге, творит такие безумства, что окружающие настораживаются, а власти заводят дело не о мошенничестве даже, а о колдовстве.
Рекомендуем посмотреть.
Михаил Нестеров. За приворотным зельем. 1888
© Саратовский государственный музей им. А. Н. Радищева
В качестве доказательства того, что любовь эта не нормальная, а колдовская, следствие приняло душераздирающий эпизод: когда его супругу отправили под следствие в синод, Ергольский уселся перед зданием и категорически отказался уезжать. «Седчи в каляску дожидался жены… и публично при офицере сказал: “Ежели я ее не увижу, то зарежусь” — и, находясь в конечной слабости по старости лет своих, весь затрясся и стал плакать», «понеже он, Ерголской… в великом деспарате и так к ней привязался, что без нее одного шага не ступит и объявляет, что она беременна и, по-видимому, конечно она не праздна[137].
История, кстати, закончилась печально. Брак был признан незаконным, Ергольский, не перенеся потрясения, вскоре умер. А на Прасковью завели «волшебное» дело в синоде. Следствие установило, что она якобы «лечила травами», а при обыске у нее нашли — о ужас — сушеную жабу. Мало того, под видом лекарей она приводила к Ергольскому известного арбатского шептуна Харитона Корнилова, который нашептывал на водку…
Что применяли женщины для присушки и осушки, мы расскажем в главе 19. А вот мужчины в любовной магии чаще всего использовали особые «магические письма». Помните историю о Степане и Авдотье? Она не была единственной в своем роде.
В XVIII веке крестьянин Василий Герасимов пожаловался своей помещице, что церковный дьячок Максим Дьяконов магическим письмом так приворожил его дочь, что та, мол, от страсти аж «рубахи раздирает». Она прижила с ним незаконно двух детей. Мать с отцом терпели всю эту историю, пока однажды дьячок не выронил случайно это волшебное письмо. Тут родне все стало понятно: конечно, дело в колдовстве!
В 1770 году писарь Василий Рыбаков давал показания о найденном у него магическом письме. Он говорил, что влюбился во вдову Татьяну Ильину: «…и неоднократно в разныя времена видался с нею, к блудному делу ласкался, но она в том ему отказала, потому что не любит его». Тогда-то писарь Василий и встретил служителя Клопского монастыря, который не только продиктовал ему приворотное письмо «на блудное грехопадение»[138], но и указал, как по нему действовать… Писарь, кстати, отделался довольно легко: приворотный заговор был сожжен, а Рыбакову назначили наказание «в светской команде» и церковную епитимию.
Глава 10. Любовь куртуазная
Давайте заглянем в боярский терем (например, XVI века) и попробуем вообразить такую картину: красавица в кокошнике, а перед ней на коленях воин, бледный от любви, благоговеет от созерцания Прекрасной Дамы и, перебирая струны гуслей, поет… Что поет — неважно, поскольку такого на Руси не было, просто не могло быть!