Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство - Страница 16

Или так:

Что ж это за любовь-то такая странная?

Слово «любовь» впервые появляется в договоре 944 года, который князь Игорь заключил с Византией: «…и отсюда узнают в иных странах, какую любовь имеют между собой греки и русские»[104]. «Любовь» в этом договоре — это, что называется, ничего личного: просто дружба и согласие. Все дело в том, что в старославянском и древнерусском языках слово «любовь» прежде всего означало любовь к Богу, один из Его атрибутов: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим»[105]. Отсюда и любовь к ближнему, подразумевающая возвышенное чувство: любовь-сострадание, любовь-милосердие, любовь-дружбу, любовь-согласие, а вовсе не плотскую любовь. Например, «створи любовь, о[т]че, покажи ми путь»[106]. То есть во всех смыслах Любовь — с большой буквы «л». В Повести временных лет это слово встречается 47 раз, из них в 46 случаях речь идет о любви именно такого рода. Впрочем, один раз оно все же обозначает отношения между мужчиной и женщиной.

В этот единственный раз Повесть временных лет упоминает некий таинственный народ гилийцев, у которых женщины — настоящие феминистки, в привычном нам понимании: «…жены в них орють [пашут], зиждють храми и мужьская дела творять, но любы творять елико хощеть, не въздержаеми от мужий своихъ весьма, ли зазрятъ»[107]. То есть, взяв на себя исполнение мужских обязанностей, они лишили мужей права на контроль над ними и в полной мере отдаются велениям своей женской натуры (в понимании летописца): «…любы творять елико хощеть…» Впрочем, такие «любы» — это, скорее, крайне редкое исключение из правила.

«И если будете жить в любви друг к другу, Бог будет с вами и покорит вам врагов ваших»[108], — это уже завещание Ярослава Мудрого. Своих сыновей он призывает друг друга любить, опять же, возвышенно. Именно в таком контексте — без всякого намека на эротику — и применяли слово «любовь» на Руси.

Не было на Руси также и любовной литературы вроде легенды о Тристане и Изольде. Да и отношений интимных тоже не должно было быть: у образцовых супругов из русской литературы «брак… да будет честен и ложе непорочно»[109], «в браке целомудренно жили, помышляя о своем спасении… Плоти своей не угождали, соблюдая тело свое после брака непричастным греху»[110]. Как пишет историк Николай Костомаров (1817–1885), «безбрачная жизнь признавалась самой церковью выше брачной и семейной»[111]. Неудивительно, что о женщинах в древнерусской литературе писали будто бы женоненавистники, считавшие их источником и главными виновницами всех грехов. Вот «Слово Даниила Заточника» XIII века: «злая жена» — это «приют ненадежный, бесчинница бесовская. <…> В миру — мятеж, ослепление уму, источник всякой злобы; в церкви — таможня бесовская: греху — пособница, спасению — преграда»[112]. И даже в русских былинах женщины, как правило, коварные предательницы, отвлекающие богатырей от защиты Родины. Ну а если богатырь все ж встретил женщину, например поляницу, то на счастливый финал в их отношениях надежды немного. Никаких там «женились, жили счастливо» и так далее.

Лишь в XVI веке, во времена Ивана Грозного, появляется первое русское произведение, посвященное взаимоотношениям мужчины и женщины, — «Повесть о Петре и Февронии». Подробности их весьма необычного знакомства мы расскажем в главе 18, здесь же важно заметить, что Петр и Феврония — это вовсе не русские Тристан и Изольда, и в их случае о любви, а уж тем более о любви телесной и речи быть не может!

Все это даже привело некоторых исследователей к весьма неутешительным выводам по поводу славян: те, кто создавал русскую средневековую литературу, под любовью понимали «гамму эмоций, которая была синонимична привязанности, благосклонности, миру, согласию», причем не между супругами, а между родственниками вообще. Никакого «чувственного оттенка» к ней не примешивалось, поскольку духовное преобладало над плотским. И такое положение дел сохранялось «не только в раннее Новое время, но и несколько столетий спустя»[113].

Но ведь что-то чувственное между мужчиной и женщиной все же было? Не может, чтобы на протяжении тысячелетий наши предки оставались этакими лишенными чувств роботами, способными лишь выполнять программу «Плодитесь и размножайтесь»?

Вы скажете: неужели же в Древней Руси вообще не любили друг друга в привычном нам смысле? Конечно, любили; проблема в том, что о чувствах древних русичей мы можем узнать лишь из произведений древнерусской литературы, а тексты эти писали не любовники, а моралисты, осуждавшие любовь как грех[114]. Вот только страсти прорывались на страницы, несмотря ни на что! Как эмоционально звучит вот это признание:

Такая страстная речь приведена… в «Слове Даниила Заточника» как образец речей жены злой, неверной, которая признается супругу в пылких чувствах.

Может сложиться представление, что любовь, какой ее понимают наши современники, была неизвестна в прошлом. Но это не так. По словам отечественного историка Вадима Долгова (род. 1972), исследующего именно повседневную жизнь Древней Руси, то чувство, которое известно нам как любовь, называлось по-другому: жалость, тоска по кому-то, горение сердца[116]. Еще говорили: «Похоти разгорелись».

Отсюда и пошло то самое «жалеет — значит любит»! «Жалеть», имея в виду «любить», в старину говорили в большинстве российских губерний. Причем такое значение сохранялось даже в начале XX века. Русская писательница Надежда Тэффи (1872–1952) пишет: «Между прочим, ведь “любить” интеллигентское слово. Народ говорит “жалеть”. Как это глубоко и горько»[117].

Любимого человека всегда «жалеют»: например, в Калужской губернии «жалкий» — это «милый», «дорогой». В Псковской «жалена» — «любимый», «милый». «Прощай, жалкий!» — могла сказать влюбленная девушка своему возлюбленному. А о себе подумать: «Он меня жалеет, с другой не сменяет!» За любимого русские женщины болели душой, сострадали ему: «болезненький», «боля» — эти слова тоже обозначают возлюбленных. Вот такая загадочная русская душа, вот такая любовь по-русски!