Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов - Страница 4
Герой идеолог, ищущий правду, последнюю позицию в мире, но не для того, чтобы написать статью и философскую поэму (хотя они это и делают), а для того, чтобы жить[27]…
Такая «жизненная» идея[28], наполненная личной ответственностью осуществляющего ее сознательного субъекта, противоположна безлично-социологической «системной» трактовке идеологии и скорее предвосхищает ее «действенное» и «силовое» определение у Альтюссера; соответственно, Бахтин регулярно пользуется понятием «идея-сила»[29]. Оно сохраняет связь с понятием ложного сознания, поскольку речь идет о «жизненных идеях» отдельного человека, состоятельность которых проблематична, их проверка, а часто и опровержение как раз и образуют сюжет идеологических романов Достоевского. Темпоральность такой проверки — диалектика, перемена позиций, перебивка точек зрения, резкие перевороты ситуации, и в принципе этот процесс может продолжаться сколь угодно долго.
Третья форма ложного сознания — симулякры — обычно связывается с именем Жана Бодрийяра, который ввел этот термин в общественную мысль 1970-х годов. Он сам отграничил эту форму от предыдущей — идеологии:
Идеология соответствует лишь извращению реальности знаками, а симуляция — короткому замыканию реальности и ее удвоению знаками. Задачей идеологического анализа всегда является восстановить объективный процесс, а доискиваться до истины, скрывающейся под симулякром, — всегда ложная задача[30].
Симулякр — факт не просто ложного, а нереференциального или автореференциального сознания; за ним уже бессмысленно искать истину, он не «ложно отражает» реальность, а сам производит ее с помощью семиотических механизмов кода и серии. Нереальность симулякров тем более парадоксальна, что они функционируют не в сфере абстрактных идей, по природе своей отделенных от вещей, а в области социальных институтов и даже природного мира, чья реальность, казалось бы, не вызывает сомнений. В современном информационном обществе призрачный статус симулякров приобретают такие традиционно «реальные» факты, как Природа (в экологических имитациях), История (в музейных реконструкциях), Политика (в безлично-статистических механизмах голосования и рейтинга) и т. д.: ныне, согласно Бодрийяру, они существуют уже не как реальности, а как условные модели, по которым серийным способом производятся псевдореальные факты:
У фактов больше нет своей собственной траектории, они рождаются на пересечении моделей, один факт может быть порожден всеми моделями сразу[31].
Интересно сравнить бодрийяровские симулякры с «мифами», которые описывал в «Мифологиях» Ролан Барт. Бартовская семиотика ложного сознания послужила основой, на которой десятилетием позднее начал строить свои социологические теории Бодрийяр. Однако «мифы» по Барту — это очень смутные и (намеренно) дурно определенные понятия, так что аналитик даже вынужден обозначать их условными и неуклюжими терминами-неологизмами, чтобы отличить от понятий референциально адекватных: скажем, не «правительство» (термин социологически точный, описывающий реальную инстанцию власти), а «правительственность» (термин «мифический», вбирающий в себя все смутные, даже противоречивые коннотации, которые связываются с государственной властью в массовом сознании). Мифы — это факт идеологии, искажения реально существующих вещей и точных понятий о них; симулякры же, во-первых, существуют не рядом с реальностью, а вместо нее, а во-вторых, не страдают смутностью — напротив, они носят строго системный характер, упорядочены законами серийной игры, просто эта система и эта игра не «отражают», а действительно регулируют процессы современного общества.
У симулякров (мне уже приходилось писать об этом подробно)[32] имеется и своя специфическая темпоральность. Она сопоставима с темпоральностью предрассудка — только не в просветительской, а в романтической трактовке, когда предрассудок воспринимается как пережиток «давней правды». Симулякры представляют собой пережиточное, посмертное существование (survie) былых реальностей; просто люди, имеющие с ними дело, об этом не догадываются, они по-прежнему верят, что природа в заповеднике — это и есть девственная природа, что музейные экспонаты — подлинные факты прошлого, а парламентские выборы или социологический опрос — действительное народное волеизъявление. В симулякрах реальность длится в состоянии знаковой видимости, принимаемой за реальность; оставшаяся в прошлом реальность отстает от видимости, подобно тому как модные вещи всегда непоправимо отстают от своих идеальных моделей; отсюда мысль Бодрийяра о «прецессии симулякров», о видимости, предшествующей реальности[33].
Избавленные от опоры на реальность, функционирующие как чистая комбинаторика условных знаков, симулякры обладают квазихудожественной природой — хотя, конечно, это злокачественная художественность, недобросовестно экстраполированная из условной области искусства в безусловную, «по идее», сферу истории, политики и т. д. Соответственно, приемы эстетической работы с ними оказываются изоморфны их собственным процессам и механизмам: на долю искусства остается симулировать их симуляцию. Уже Барт в коротком, но симптоматичном пассаже из теоретического послесловия к «Мифологиям» размышлял о возможности создать «искусственный миф», надстраивающийся над мифом уже данным и тем самым разоблачающий его: «Если миф — похититель языка, то почему бы не похитить сам миф?»[34] В качестве одного из примеров такой стратегии он называл «Бувара и Пекюше» Флобера — квазинаучную энциклопедию «ненадежных истин» науки или «прописных истин» (idées reçues), которые тот же писатель каталогизировал в своем знаменитом «Словаре». Бодрийяр в книге «Символический обмен и смерть» тоже задается вопросом, нельзя ли в противовес существующим «изобретать симулякры […] высшего порядка, более высокого, чем нынешний», — однако дает уклончивый, скорее скептический ответ: «…но будут ли это еще симулякры? На более высоком уровне, чем код, пожалуй, оказывается одна лишь смерть»[35] — смерть как самоуничтожение культурного субъекта, который лишь такой ценой может разорвать опутавшую его сеть генерализированного ложного сознания.
Три формы ложного сознания, о которых шла речь выше, не следует представлять себе как три сменяющие друг друга исторические фазы. Хотя понятие «предрассудков» возникает раньше, чем понятия «идеологии» и «симулякров» (в современном смысле термина), в дальнейшем эти три концептуализации развиваются параллельно, а соответствующая им художественная практика может значительно опережать теорию: так, романы Достоевского или флоберовский «Словарь прописных истин» создавались во второй половине XIX века, а объясняющие их теории «жизненной идеологии» и симулякров — лишь в веке двадцатом. Скорее перед нами не стадиальный, а кумулятивный процесс: сознание европейской культуры обогащает и усложняет свой концептуальный инструментарий, и старые понятия вроде «предрассудков» продолжают жить и работать наряду с новомодными «симулякрами». Мы можем датировать их возникновение, но не их исчезновение.
Рассмотренные три концепции включаются в более общее движение новоевропейской мысли — в рефлексию о факторах мнимости, негативности, небытийности, которая развивается в различных направлениях современной философии. Среди перекликающихся с ними концепций можно назвать (отнюдь не претендуя на исчерпывающий перечень):