Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов - Страница 12

[Чечулин 1999]. — Чечулин А. В. Негативная антропология. СПб: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена.

[Хайдеггер 1993]. — Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления / Пер. В. Бибихина. М.: Республика.

[Шишкин 1996]. — Шишкин А. Велимир Хлебников на «Башне» Вяч. Иванова // Новое литературное обозрение. № 17. С. 141–167.

[Юнгер 2000]. — Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт / Пер. с нем. А. В. Михайловского под ред. Д. В. Скляднева. СПб.: Наука.

[Anders 1963]. — Anders G. Kafka pro und contra: die Prozess-Unterlagen. München: Beck.

[Arendt 1993]. — Arendt H. Was ist Politik? Fragmente aus dem Nachlaß. München [u.a]: Piper.

[Derrida 1972]. — Derrida J. La dissémination. Paris: Seuil.

[Eibl-Eibesfeldt / Sütterlin 1992]. — Eibl-Eibesfeldt I., Sütterlin Chr. Im Banne der Angst: zur Natur- und Kunstgeschichte menschlicher Abwehrsymbolik. München [u.a]: Piper.

[Gehlen 1957]. — Gehlen A. Die Seele im technischen Zeitalter. Sozialpsychologische Probleme in der industriellen Gesellschaft. Hamburg: Rowohlt.

[Gehlen 1964]. — Gehlen A. Urmensch und Spätkultur. Philosophische Ergebnisse und Aussagen. Frankfurt a.M., Bonn: Athenäum Verlag.

[Gehlen 1986]. — Gehlen A. Der Mensch. Seine Natur und seine Stellung in der Welt. Wiesbaden: AULA-Verlag.

[Heidegger 1962]. — Heidegger M. Die Technik und die Kehre. Tübingen: Neske.

[Huber 2005]. — Huber I. Rituale der Seuchen— und Schadensabwehr im Vorderen Orient und Griechenland. Stuttgart: Steiner.

[Mumford 1952]. — Mumford L. Art and Technics. New York: Columbia University Press.

[Surya 2002]. — Surya M. George Bataille: An Intellectual Biography / Transl. from French by K. Fijalkowski and M. Richardson. London: Verso.

Публикацию лекционного курса Мишеля Фуко «Нужно защищать общество» можно сравнить с чудесным обретением какого-нибудь древнего политического трактата, с чем-то вроде «Афинской политии» Аристотеля, которая одним своим выходом в свет в 1891 году сделала безнадежно устаревшим все, что писалось ранее о происхождении античной демократии. Возможно, теперь в истории щедрых герменевтических усилий, которые затрачиваются на реконструкцию политических идей Фуко в разные периоды его творчества (идей столь же безумно увлекательных, сколь и откровенно противоречивых), такое же ключевое значение будут иметь 1997 и 2003 годы — даты публикации «Нужно защищать общество» на французском и английском языках[70].

Здесь я хотел бы поделиться своим опытом прочтения этой работы[71]. Не будучи историком творчества Фуко, я не ставлю себе задачу определить ту роль, которую сыграл этот курс лекций в эволюции его взглядов на власть между выходом в свет двух важнейших работ «генеалогического» периода — «Надзирать и наказывать» (1975) и «Волей к знанию» (1976). Скорее даже напротив, я постараюсь выделить в нем проблему, которая явно сопротивляется тому, чтобы целиком располагать этот курс на заданной его издателями траектории, чтобы видеть в нем только «паузу» (пусть сколь угодно значимую), за время которой, по словам тех же издателей, Фуко уточняет свое понимание дисциплинарной власти и создает концепцию биовласти, «оценивает пройденный путь и намечает перспективы будущих исследований»[72]. Проблема, о которой я собираюсь говорить, создает внутри курса своеобразный клинамен, самопроизвольное вихревое движение, исполненное собственного качества и явно избыточное по отношению к предпосланным ему целям и задачам. Она напрямую связана с главным «генеалогическим» экспериментом, который проделывает Фуко в этой работе, пытаясь за фасадом либерально-буржуазной и марксистской политической теории разглядеть руины дискурса, вызвавшего в свое время их к существованию, но затем подавленного и усмиренного ими. Этому дискурсу Фуко дает несколько разных названий — «дискурс войны рас», «первый на Западе историко-политический дискурс», «дискурс контр-истории», «библейский и антиримский дискурс». Но в любом случае существо этого дискурса можно определить через следующие его особенности: 1) он создает доселе небывалого субъекта истории, каковой представляет собой не что иное, как общество — «общество, понятое как ассоциация, группа, совокупность индивидов с общим статусом, общими нравами, обычаями и даже особым законом»[73]; 2) имея отчетливую антимонархическую и, даже шире, антиэтатистскую направленность, «он может рассматривать государя только как иллюзию, инструмент или, еще лучше, как врага. По сути, этот дискурс отрубает голову королю, во всех случаях освобождается от суверена и разоблачает его»[74]; 3) это необычайно пристрастный дискурс — «дискурс горечи и самых безумных надежд»[75]; его субъект — «тот, кто говорит „я“ или „мы“, — не может и даже не стремится стать на позицию юриста или философа, то есть универсального субъекта, схватывающего общество в целом или нейтрального […]. Он борется, у него есть противники, он действует ради определенной победы […]. В таком дискурсе истина проявляется тем лучше, чем четче она выражает позицию в борьбе»[76]. Проблема, которая будет меня здесь интересовать, сводится к следующему. Почему этому мощному воинствующему дискурсу, возникшему, по словам Фуко, «в ситуации двойной, народной и аристократической, борьбы с королевской властью»[77], была уготована столь краткая и печальная судьба? Почему уже к началу Французской революции мы застаем его практически полностью обессиленным и присвоенным враждебной ему «философско-юридической» системой мысли и новой теорией государства? И наконец, насколько в строгом смысле политическим может считаться этот некогда влиятельный дискурс, произведший на свет новую форму истории?

Но вначале попробуем разобраться в том, почему Фуко вообще заинтересовал этот дискурс. Кажется, что ответить на этот вопрос достаточно легко, стоит только внимательно перечесть три первые лекции, содержащие экспозицию всего курса в целом. Из текста следует, что настоящий курс замышлялся автором как продолжение его программы генеалогических исследований, «направленных на освобождение исторических знаний и придание им независимости, в результате чего они оказались бы способны выстоять в борьбе против угнетения со стороны унитарного, формального и научного теоретического дискурса»[78]. Под историческими знаниями здесь, конечно, нужно понимать не историографию в узком смысле, не знания о прошлом, но скорее знания, погребенные в прошлом, вытесненные на обочину господствующей наукой, дисквалифицированные, наивные, локальные знания — «знания людей». Называя свое исследовательское предприятие «антинаукой», Фуко недвусмысленно дает понять, что он не собирается добиваться «какого-то особого права для невежества и незнания», требовать «отказа от знания или выпячивания, демонстрации престижа непосредственного опыта, еще не включенного в знание»[79]. Речь идет о критике господствующих научных систем (равно как и тех систем мысли, которые претендуют на то, чтобы считаться наукой), поэтому ценность вышеупомянутых видов исторического знания заключается прежде всего в том, что они сообщают нам «о формах существовавшей в прошлом борьбы»[80] с организованным и централизованным научным дискурсом.