Инстинкт? (сборник) - Страница 33

Понятно и… горько. Такие планеты, как Иаката, редки в этой местной звездной системе. Огромная, щедро одаренная природой — не то, чтобы какая-нибудь невеличка без атмосферы, без жизни. Позади расцвет флоры и фауны, цивилизации, культуры. Все еще можно вернуть, дать развиваться и самим развивать дальше. Пусть кругом пустыня, но небо сияет голубизной, водоросли океана дают кислород. Несколько десятков тысяч разумов в городе — огромное богатство. Но не хотят. Как в прошлом у нас на Земле алкоголики и наркоманы, так и здесь взрослые и пожилые иакаты, не думая о самих себе, о будущем, о потомках, предпочитают медленно вымирать.

Отгремело. Была попытка и сорвалась. Но по ночам где-нибудь во второй, третьей комнате пустой квартиры, куда пролезть-то можно лишь сквозь полузасыпанное песком окно, горит свечка. Свет ее не виден с улицы, а вокруг тесно сидят оставшиеся в живых члены СОДа и активисты.

Долгие обсуждения и споры.

— Горожанам нужна ясная и близкая цель. Лозунг!

— Лозунги ничего не дают. Человека учит только сама жизнь.

— Взрослых она уже выучила. Их не перевоспитаешь. Только молодежь за нас.

— Нет! Наша надежда на всех тех, кто еще не потерял надежды. Даже на стариков. Помните, каким был тот старый маляр?

— Молодежь нужно постепенно отделять от машины.

— Отделить от нее сначала самих себя. А мы сидим здесь и ждем, когда принесут букун.

— Для начала хотя бы медленное движение.

— Как раз немедленное, а не так, что… Необходим прорыв. Например, вывести молодежь из города.

— Куда?… Если б мы знали, что сейчас в усадьбе делается. Может быть, слуги восстали против господ. Вот там бы начать хозяйствовать. Оттуда не побегаешь на завтрак, обед и ужин.

Все чаще звучало слово «лес». Бдхва сказал мне. После того, как я вышел из машины, узнал Совет. От него слухи пошли дальше по городу.

В общем, пошел я. То есть не сразу пошел искать лес, а собирали, сушили сухари в дорогу, отыскали где-то пластиковый мешок для воды на случай, если придется отойти от моря. А кого еще было посылать, если все мои друзья за всю жизнь из города ни разу не выходили, даже по звездам и солнцу ориентироваться не умеют, гор никогда не видели, в трех соснах заблудятся?

Неописуемое наслаждение было — шагать вот так одному, имея ясную и в принципе достижимую цель, оставив позади личностные и другие неразрешимые проблемы. Пустился в путь в середине ночи, чтобы к рассвету оставить далеко позади поля анлаха, деревеньки, усадьбу и большую дюну. Отъевшемуся наконец, отдохнувшему, здоровому шагалось удивительно легко, вольно — при каждом шаге остается еще запас играющей в теле энергии. Смотрел на звезды, на пустыню, которая, как правило, больше обещает ночью, чем предлагает при свете дня. В густо заросшем зеленью море изловил десяток рыбешек, проглотил, закусил сухарем и со, счастливым ощущением физической и внутренней собранности — все мое со мной — лег спать на отмели, наполовину погрузившись в теплую воду и накрыв голову пучком влажных водорослей. Выспался, снова берегом. Путь вовсе не тяготил. Справа море, насчет которого не возникает никаких вопросов — оно затем, чтобы по нему плавать на своих судах человеку, а в его глубине радостно существовать разнообразнейшей живности. О пустыне же можно думать часами. Бесконечная, протянувшаяся до горизонта, порой каменная «хамада», как на Земле называют ее арабы, порой песчаная, она не отвечает на твое недоумение — «Зачем?». Сама для себя? Странно, что на безжизненных планетах о таком вообще не думаешь, бесконечные голые ровные поверхности и хребты высоких гор кажутся там совершенно естественными. А здесь нет, здесь пустыня — вызов человечеству. Подозреваешь в ней непонятную чужую душу. Камни и камешки покрывают каменное же ложе, и можно часами спрашивать себя, почему именно этот именно здесь. Берешь камень, бросаешь его, и он ложится, решительно ничего не меняя в облике окружающего, будто от века был там. Крикнешь, крик падает тут же у твоих ног. Нет жизни, и вместе с тем она есть, но к ней не подступишься, ее не встревожишь, потому что ее бытие — вся бескрайняя равнина до той едва заметной линии, где уже голубовато-серая она сходится с горизонтом. Чудится тайный смысл, проникнуть в который тебе не позволяют. Идешь, идешь, и только изгибы береговой линии — мысы, бухточки, отмели, убеждают, что движешься. Сон, отдых, снова в путь.

На второй день, купаясь, случайно глянул назад и увидел вдали, километра, может быть, за два от меня, человека. Его фигуру иногда размывало горячими потоками воздуха, которые поднимались от по-разному разогретой поверхности пустыни, а в другие моменты фигура становилась четкой — рослый, широкоплечий мужчина.

Возможно, кто-то из Совета решил все-таки присоединиться ко мне. Не исключено также, что догнать меня с намерениями недружелюбными хочет кто-то другой.

Вышел из воды, остановился.

Остановился и тот человек.

Пошел ему навстречу. Он стал отходить назад.

Еще раз остановился. И незнакомец сделал то же самое.

Побежал к нему, и он стал убегать с похвальной быстротой.

Что за дурацкая игра? Или кому-то из усадьбы поручено следить за мной? Но спрятаться тут негде.

Пошагали дальше — он в двух, иногда трех километрах от меня.

Побежал в сторону от моря, и мой преследователь, сохраняя дистанцию, последовал за мной.

Ладно, я тебе устрою штуку. Вернулся к берегу, всю вторую половину дня бежал, надеясь, что он устанет и отстанет.

Не устал, не отстал. Это уже становилось интересным. Опасаться мне было нечего — на Иакате нет таких, с кем не справился бы один на один и кто застал бы меня сонного врасплох.

Садилось солнце за спиной. Повернулся, полюбовался. После того, что было, такими непривычно прекрасными стали закаты, восходы, долгий путь светила над головой. По-новому оценили. Может быть, как у нас древние египтяне, — бог!

И там на фоне пурпурной полосы он, мой преследователь.

Стемнело. Бежал и шел еще несколько часов. Спустился в воду, — сухари тоже в пластиковом мешке — отплыл, лег на спину, стал засыпать. Будет кто-нибудь приближаться, уши в воде — наверняка услышу, проснусь.

Никто не тревожил до утра. Поел, оглянулся. На том же расстоянии в два с половиной — три километра тот же наглый сопровождающий. Ну что ж, поспорим, посостязаемся. Даже весело стало, минуты и часы резвее покатились. Уже понял, что он не из горожан, поскольку там на такое никто не способен.

Припустил. Пустыня в этом месте песчаная, вся в мелких дюнах. Бегу вдоль берега по сырой полоске вблизи воды.

Передо мной уходящий порядочно-таки в море широкий, длинный мыс. Решил пересечь по прямой. Песок здесь несколько странный — не шелковистые сухие дюны, а как бы взвихренный небольшими частыми кучками — по верхушечкам песчинки желто-белого цвета, подсохшие, внизу влажные, коричневые.

Вдруг тяжело стало бежать. Сразу тяжело. Не успел задуматься об этом, на четвертом шаге проваливаюсь по колени. Огляделся, закусил губу.

Мама родная, зыбучий песок!

Подо мной либо сильный ручей, либо даже подземная речка.

Вытаскиваю одну ногу, вторая глубже уходит. И знаю, что если так вот топтаться, только скорее засосет.

Мне, конечно, следовало обратить внимание на бросающуюся в глаза разноцветность песка. Но был отвлечен соревнованием в марафоне. Впрочем, в этой широте верхний слой песка часа через два-три подсох бы, весь сделавшись белым, и уже не внушал бы мне опасений. Губительное свойство таких мест объясняется тем, что вода силами капиллярного натяжения поднимается снизу от какого-то источника, обволакивает песчинки, резко уменьшая сцепление между ними. Будь это просто жидкость, я бы в ней не утонул, только вытеснил бы такой объем песка, который по весу равен моему собственному. Но это, увы, только почти жидкость, и закон Архимеда здесь не действует.

Все эти мысли промелькнули в сознании мгновенно. Кстати, вспомнился читанный в детстве роман Уилки Коллинза «Лунный камень», где кто-то кончает с собой, нарочно отправляясь в зыбучие пески. Но я-то теперь не хотел умирать, хотя в машине была минута усталости и слабости, когда об этом подумалось. Однако что же делать?