Инспектор и ночь - Страница 34
— Хорошо. Ждите меня у выхода.
Она уже сделала несколько шагов, когда Старик, смешно подпрыгивая, подбежал к ней. Я не мог расслышать, что он сказал незнакомке, но видел его смущённое, умоляющее лицо и руку, приложенную к груди и словно говорящую: «Вы допускаете, что я…» Женщина только досадливо вскинула голову и прошла мимо. Я принялся собирать свои вещи.
Мне пришлось ждать довольно долго, но это меня не раздражало. И вот она появилась — спокойная, свежая, аккуратно причёсанная.
— В «Эксцельсиор», да?
— Почему обязательно в «Эксцельсиор»? Пойдёмте туда, где мы с вами были.
— В бистро?
— А почему бы и нет? Сложные меню меня совсем не прельщают.
Видимо, она понимала, что я не богат. Женщины всегда понимают такие вещи.
— Послушайте, — несколько грубовато заявил я, — если вы считаете, что обед в «Эксцельсиоре» или где бы то ни было разорит меня…
— Я ничего не считаю. Просто лично я предпочитаю бутерброд и кружку пива. Вы знаете, что значит следить за своей фигурой, не правда ли?
— Несколько дней вы не очень-то заботились о своей фигуре.
— Именно поэтому сейчас я решила вдвое больше заботиться о ней.
Через несколько минут мы уже сидели в тени оранжевого навеса и ели бутерброды, пока официант дремал в дверях, засунув руки в карманы и зажав под мышкой салфетку. Мы уже кончали обедать, когда мимо террасы медленно прошёл Старик. Он посмотрел на нас, вернее, только на мою спутницу, учтиво поклонился и не спеша проследовал дальше.
— Послушайте, если этот старик раздражает вас, скажите мне. Я надаю ему по физиономии.
Она рассмеялась. Рассмеялась впервые, звонко, легко, как девчонка. Глядя на неё, замкнутую, строгую, невозможно было предположить, что она может так смеяться.
— Не вижу причин для того, чтобы покушаться на чью-либо физиономию.
— Но он преподнёс вам нечто вроде предложения, не правда ли?
— Нечто в этом роде, — уклончиво ответила она.
«Этот женатый старый дурак!» — хотелось сказать мне, но это походило на донос, и я заметил только:
— Он похож на богача.
— Наверняка богат.
— Вот одна из тех черт, которые раздражают меня в таких типах: они считают, что всё покупается за деньги…
Не знаю, что ещё я хотел сказать, когда вспомнил, что и моя незнакомка принадлежит к миру богачей. Пока мы жевали бутерброды, я совершенно забыл об этом.
— С деньгами и в самом деле многого можно добиться, — сухо возразила она. — И если вас это раздражает, то только оттого, что вы сами не имеете денег.
— Откуда вы знаете, что не имею?
Девушка посмотрела на меня с лёгкой иронией:
— Вы, наверно, считаете себя невероятно загадочным. А вы прозрачен, как это стекло, — она небрежно стукнула своим лакированным ноготком по высокой рюмке. — Вы можете сколько угодно разгуливать по пляжу «Эксцельсиор», но никогда не смешаетесь с его завсегдатаями. Вы не из их круга. Вы не такой, как они.
— Почему же?
— Да потому, например, что задаёте подобные вопросы. Такие вещи не объясняются, они просто чувствуются. Человека с положением сразу можно распознать. Такой человек говорит не так, как вы, и держится не так, как вы, и его костюм скроен не как ваш. Это чувствуется, понимаете? А вы вот не можете почувствовать. Вы анархист или коммунист, или нечто в этом роде и попали сюда по какому-то недоразумению.
— Интересно в таком случае, как вы решились сесть за один стол с таким низким типом…
— Это не более интересно, чем то, что некто, ненавидящий богачей, по целым дням вертится среди них.
— Любопытство и ничего больше, — ответил я.
— Представьте себе, что и мною руководит любопытство.
— Вот этого я не могу себе представить. Вы выше всякого любопытства. Вы невозмутима и недосягаема, как олимпийская богиня, и всё, что копошится возле вас, для вас только насекомые, не заслуживающие никакого внимания. Вы и любопытство! Нет, это совершенно исключено.
— Мне кажется, что солнце плохо действует на вас, — мягко произнесла она, — и не волнуйтесь так, потому что вы начинаете заговариваться.
Я раздражённо посмотрел на неё. Однако у меня был действительно жар. В голове шумело. Наверно, и вправду перегрелся.
Девушка отодвинула стул и встала.
— Пора идти.
— Разрешите проводить вас.
— Незачем. Мне недалеко.
Она сказала это сухо, тоном, не допускающим возражений.
— Встретимся ли мы по крайней мере утром?
— Не вижу необходимости в том.
— Ну хотя бы во имя любопытства. Завтра в десять.
— Вам лучше вернуться, — сдержанно улыбаясь, посоветовала девушка. — Мне кажется, что и в самом деле солнце плохо подействовало на вас.
И она ушла.
«Вам лучше вернуться… вернуться…» Её тихий, полный иронии голос всё время звучал у меня в ушах, пока я ехал на пароходике. Эта женщина воображала себя необычайно умной, имеющей право относиться к окружающим, как к умственно отсталым детям.
Я вышел возле Палаццо Дукале и отправился в церковь Санта Закариа. Из истории с незнакомкой ничего не выходило, лучше вернуться к плану и наверстать упущенное. В базилике было полутемно. От огромных влажных каменных стен веяло холодом. Я чувствовал, как этот холод всё глубже и глубже проникает в меня. Он пронизал меня до костей, и вскоре я начал дрожать. Я вышел на улицу, но летнее солнце потеряло всё своё тепло, и дрожь усилилась. «И в самом деле надо прилечь», — подумал я, силясь превозмочь болезненные конвульсии.
Кое-как добравшись до отеля, я лёг в постель, укрывшись всем, что нашлось под рукой. Лихорадка ещё некоторое время мучила меня, потом перешла в сухой жар. В голове у меня вертелись самые различные мысли. Я пытался разобраться в них, навести порядок, выделить главное. Это главное было где-то здесь, и в то же время его не было, оно растворялось в других образах, и только порой в пёстром калейдоскопе мелькали карие насмешливые глаза и слышался мягкий спокойный голос:
— Встретиться?.. Вы больны…
А потом передо мной вдруг всплыло её лицо, которое я так долго искал в этом беспорядочном калейдоскопе. Сначала оно было неясным и расплывчатым, потом начало становиться всё отчётливее и живее. Насмешка в глазах погасла, они стали ласковыми и близкими, а мягкий голос говорил:
— Давайте встретимся… Только не опаздывайте.
Начался бред.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я, устроившись в тени каюты. — Какое совпадение, что вы здесь, не правда ли?
— Да, — ответила девушка. — Надеюсь, что вам не пришлось слишком долго ждать этого совпадения.
— Нет, — кивнул я. — Всего три пароходика.
Утро было солнечным и впервые не жарким. У меня слегка дрожали ноги после трёх дней, проведённых в постели. Я жадно вбирал в себя ароматы и краски, свет и тени, ветер и саму жизнь, которая начиналась сначала. Девушка была в том же розовом платье, в котором я впервые увидел её, и от этого мне казалось, что наше знакомство тоже начинается сначала, что мы не будем больше подтрунивать друг над другом, что она станет не такой сдержанной, как раньше.
Я перестал уже играть в кошки-мышки с самим собою и с возможным хладнокровием установил, что самым банальным образом влюблён и что если это нелепо и безнадёжно, то ничего, в сущности, не меняет.
Не знаю, говорил ли я уже, что являюсь человеком науки и привык больше следовать голосу разума, чем капризным голосам желаний и страстей. Я не хочу выдавать себя за отшельника, но связи, которые я имел до сих пор, были всегда тихими и разумными, порождёнными взаимной симпатией, протекали спокойно и заканчивались так же спокойно. Но то, что происходило со мной сейчас, было совсем иным. Может быть, это происходило оттого, что здесь вещи выглядели совсем не так, как в сером, скупом на краски Париже. А может быть, оттого, что я был лишён крепкой опоры — привычной среды, размеренного рабочего дня, школы, библиотеки, собраний, бистро и попал в странный и неустойчивый мир, где всё качалось под ногами, как палуба парохода. А, может быть, оттого, что имел несчастье встретить ту единственную, которая существует для каждого из нас где-то на свете, но которую не каждому дано встретить. Не знаю, в чём была причина, но я не хотел докапываться до неё и вообще чувствовал, что вселяющий рассудочность декартовский голос, который звучит в сознании настоящего француза, в эти дни совсем замолк. Я влюбился, как последний дурак, и это было единственным, что я осознавал в мутные часы бреда.