Иное - Страница 9

— Тогда идём! — приказал Голан.

Они покинули Камеру Жизни, даже не потрудившись запереть за собой дверь. Солнечный свет ударил им в лица.

— Уже утро? — удивился Вислоухий. Он был зелен, грязен и жалок.

— Ну и рожа у тебя, Тень, — брезгливо поморщился Голан.

— У тебя не лучше, мой король.

Монарх развернулся и хлёстко двинул Вислоухого по жирной морде. Тот перекувырнулся в воздухе и отлетел шагов на десять.

— Ты что, взбесился, Голан? — обиделся Вислоухий, с трудом поднимаясь на ноги и потирая ушибленный нос.

— Впредь воздержись от подобных высказываний в адрес своего Повелителя, — нравоучительно, без злости, заметил монарх. — Не забывай, что ты — всего лишь моя Тень.

— Прости, мой Повелитель.

— То-то же. Веди меня в Камеру Смерти.

— В Камеру Смерти?!

— Я не повторяю дважды, — чётко отрезал Голан, и единственный глаз его налился гневом.

— Да, мой Повелитель. В Камеру Смерти.

И снова начались скитания по безлюдному Дворцу Каземата. Наконец они достигли цели.

В противоположность Камере Жизни, Камера Смерти представляла собой высокое круглое помещение, у стен которого размещались всевозможные орудия убийства, порой хитроумные, сложные и замысловатые, но в основном здесь были собраны тонкие металлические спицы различной длины, которыми палачи обычно пользовались, приводя смертные приговоры в исполнение.

Широко расставив ноги и выпятив брюхо, Голан стоял посреди зала и мрачно усмехался, а из-за его плеча, ёжась и икая, испуганно выглядывал Вислоухий.

— Уйдём отсюда, Голан, — блеял слуга.

— Сократись, смерд, — бросил Голан и шагнул вперёд. Взгляд его упал на длинную острую титановую спицу, пожалуй, самую длинную и самую острую из всех здесь имеющихся. Монарх с благоговением взял её в руки и со знанием дела пощупал остриё. Солнечный блик отразился на одной из её граней.

— Это как раз то, что мне нужно.

— Что? — не расслышал Вислоухий.

Голан резко повернулся и приставил остриё спицы к тугому пузу слуги. Тот побледнел и в страхе закатил единственный глаз.

— Боишься? — ласково спросил Голан и скривился в усмешке. — Это хорошо, что боишься. Ты и должен бояться, и ты, и вся эта пугливая мразь — на то я и монарх, Верховный Правитель мира.

Он отвёл спицу в сторону.

— Ох, и напугал ты меня, Голан, — судорожно вздохнул Вислоухий, не в силах оторвать взгляда от титанового острия.

— Идём, — приказал Голан и быстрым шагом направился к выходу. Спицу он прихватил с собой.

Они поднялись в Палату Церемоний. Здесь их уже ждала толпа новоиспечённых царедворцев и приспешников, собравшихся ещё затемно, дабы выразить свои верноподданнические чувства и вовремя поспеть к раздаче постов, чинов и портфелей, кои со сменой Правителя всегда обновлялись и назначение которых по заведённой издавна традиции обычно производилось в первый же день нового правления.

Буря ликования затопила Палату, но монарх пресёк её в самом зародыше, воздев кверху остро отточенную спицу. Наступила гробовая тишина.

— Ты! — Голан ткнул спицей в ближайшего толстуна. — Будешь моим секретарём. Остальные — вон отсюда! Живо!

Робко, боясь поднять глаза на Повелителя, сановные толстуны стройной чередой потянулись к выходу, пока в зале не осталось только трое: секретарь, Вислоухий и сам Голан.

— Желаю изъявить монаршую волю, — возгласил Голан, развалясь на шикарном троне, отделанном драгоценной древесиной и усыпанном самоцветными каменьями. — Пиши! Указ No1 Верховного Повелителя материального мира Голана Первого.

Секретарь изготовился писать.

— Первое, — начал Голан. — Уничтожить содержимое Камеры Смерти, а саму Камеру — замуровать навечно.

— Но как же так, Голан! — изумился Вислоухий. — А казни? А святое убийство?

— Сократись, Тень! — рявкнул Голан, метнув в Вислоухого гневный взгляд. — Второе. По всей Империи ликвидировать все судебные органы. Третье. Объявить бывшего монарха и всех, кто служил ему, вне закона и предать их личному суду Верховного Правителя Голана Первого. Четвертое. Доставить во Дворец Каземата всех служителей бывших императорских судов, а также палачей. Пятое. Доставить во Дворец Каземата всех пацифистов, анархистов, коммунистов и демократов. Шестое. Доставить во Дворец Каземата тот конный разъезд, что нёс вчера службу у западных стен города. Седьмое. Под страхом смерти запретить вход в Камеру Жизни любому из моих подданных без высочайшего на то моего повеления. И восьмое. — Голан встал, расправил плечи, голос его зазвенел торжественно и громко. — Объявить Верховного Правителя всего материального мира, Монарха-Самодержца Голана Первого Единственным Верховным Судьёй и Единственным Верховным Палачом по всей Империи! Да будет так, как я сказал.

— О! — восхищённо завыл Вислоухий. — Ты мудр, мой Повелитель, как тысяча солнц!

— И сорок девятое, — добавил Голан, снова усаживаясь на трон и кидая благосклонный взгляд на слугу. — Объявить полную реабилитацию бывшего мокрушника Вислоухого и назначить его Тенью Верховного Правителя Голана Первого.

— О! О!.. — Вислоухий едва не захлебнулся от восторга и со всего маху бухнулся на колени. — Я вечный твой должник, мой король!

— Твой долг — в повиновении, — отрезал польщённый монарх и движением руки отпустил секретаря. — Ступай!

ЯВЬ

Порой память бросает меня в прошлое.

…длинный хвост электрички бесконечно-медленно тянется мимо меня. Я сгораю от нетерпения: до начала рабочего дня остаётся всего восемь минут. Во что бы то ни стало мне нужно попасть на ту сторону железнодорожной ветки, и если я не сделаю это сейчас, сию минуту, я безнадёжно опоздаю — но пыльная зелёная змея поезда преграждает мой путь. Стремительно летят секунды… если бы так же стремительно летел этот проклятый поезд! Дорога в этом месте делает изгиб, и потому я не вижу ни начала электрички, ни её конца. Обойти её? Быть может, это и было бы самым разумным, но сейчас веления рассудка для меня неприемлемы. Я жду. Жду, когда поезд иссякнет. Остановился. Рискнуть? Нырнуть под вагон и вынырнуть по другую сторону состава, как я делал это уже не раз? Я в нерешительности. Опять пошёл. Проклятье! А секунды летят, неизбежно складываясь в минуты… Стал. Пропади всё пропадом — рискну!.. Снова пошёл. Я готов завыть от отчаяния. Снова замер. Теперь или никогда…

Я ныряю под вагон и оказываюсь стиснутым с боков какими-то подвесными ящиками, которые крепятся к стальному брюху состава. Ныряю — и в тот же миг поезд трогается. Чувствую, как слева на меня надвигается, неумолимо, фатально наползает нечто грязное, серое, смертельное… упирается в плечо… хочет опрокинуть… размазать по полотну… я сжат в стальную пружину… лишь бы страх не парализовал меня. Впереди, в полуметре — спасительный просвет. Теряю равновесие… стальная масса вот-вот опрокинет меня… Мгновение — и я пулей вылетаю из-под вагона. Цель всё-таки достигнута.

Джинсы на коленке порваны. Меня трясёт в ознобе. Дыхание смерти коснулось меня — слишком остро, слишком явственно ощутил я его на себе. Что-то рвётся во мне, пелена спадает с глаз, я словно пробуждаюсь. Где я? По ту сторону железнодорожной ветки? Нет, по ту сторону смерти… Я вброд перешёл Стикс, заново родился — и это не пустые слова, это то самое ощущение, которое я тогда испытал.

Камю как-то сказал, что опыта смерти не существует. Если бы тогда, в шестьдесят пятом, он не погиб в автомобильной катастрофе, а остался жив, лишь чудом избежав смерти, уверен, он бы отрёкся от этих слов. Знаю одно: тогда, в первые мгновения после спасения от неминуемой, казалось бы, гибели, я пережил этот опыт.

Боялся ли я умереть? О, я жаждал жить! Страстное желание одного порождало панический страх перед другим. Не раз потом прокручивал я в уме ту ситуацию — и холодный, смертельный ужас железными тисками сковывал моё сердце. Представить себе иной, слишком реальный в тот момент, исход было для меня самой страшной пыткой.