Иное - Страница 4
Что это за труба? Что за комната? Как я здесь оказалась? Мгновенно пронеслись эти мысли в моей голове, покуда я, переступая с ноги на ногу, разглядывала словно зеркальные стены трубы.
Наверно я сплю, предположила я… Сплю…
Но подняв правую руку, чтобы утереть струящиеся со лба и затекающие в глаза и рот капли воды, я вновь увидела расхлябанные ошметки кожи, текущую кровь, и, ощутив острую боль в обеих руках громко охнула!… Охнула и этот звук улетел в бесконечную пасть трубы да отозвался там тихим эхом. И я поняла, что не сплю, уж так было больно…
Больно… было очень больно… И почему-то болели не только руки, но шишка на голове, и прикушенный язык и грудь… вернее то самое место где находится сердце и душа… Душа… Душа, моя также болела… муки по поводу ухода Андрея не испарились, не исчезли… они продолжали теребить меня.
Однако я смогла отвлечь себя от мысли об Андрее, о его предательстве и уходе, задав себе вопрос… простой вопрос: « Где же… где же все-таки я нахожусь? И что со мной произошло?»
Я подняла, свербящие болью руки, протянула их вперёд и принялась ощупывать стены, которые были и впрямь окрашены, верно, я угадала. Они были окрашены в белый цвет и покрыты тонким слоем морозной паутинки, что струится покрывая деревья в морозные, зимние дни, и леденит души и тела людские. А потому и эти стены были леденяще холодными… холодными, как впрочем и палевый пол, так что стекающая с меня вода, попадая на него и смешиваясь с моей кровью, образовывая тут же небольшую лужицу, и замерзла, превращаясь в хрупкий ледок, который ломался, крошился лишь от одного нажатия на него большим пальцем ноги.
И как-то сразу мне стало не по себе. Особенно после того, как коснувшись этих белых паутинок на стене кровавым пальцем, я окрасила их в красный цвет и почувствовала, будто дуновение ледяного дыхания…
Холодно… холодно… холодно…
Тихо постанывая от боли и мороза, что обжигал мои стопы, я принялась переступать с ноги на ногу, а руками попыталась найти дверную ручку, чтобы открыв дверь выйти из этого холодильника. Но ничего так и не нашарив на двери, я отступила назад. Мои мокрые, растрепанные волосы едва не коснулись стены, такое это было на самом деле небольшое помещение. Однако отступив назад и склонив голову, я смогла разглядеть, что на деревянном каркасе двери нет ручки, лишь стекло, которое заполняло его большую часть.
Я прислонила свои руки к стеклу, тоже довольно холодному и надавила на дверь, но она не подалась, она даже не дрогнула, по-видимому, крепка была замкнута… Крепко…
Холодно…
Холодно… уж очень холодно было в этом помещении и каждая минутка, проведенная в нем, все более и более становилась мучительной… тягостной и переходящей на чечетку, каковую выбивали не только ноги, но и зубы. Еще и еще раз я надавила руками на стекло, и одновременно надавила коленом на деревянный каркас двери, в которое было вставлено стекло… но дверь не желала мне уступать, не хотела отворяться.
Тогда я начала не сильно стучать по стеклу костяшками сомкнутых пальцев, стараясь обратить на себя внимание тех людей, что торопливо проходили за дверью, в надежде, что мой барабанный бой услышат и придут на помощь, освободят и все … все… все объяснят.
И хотя я стучала очень громко и нужно быть просто глухим, чтобы не услышать этот тарабан, а сам звук отзывался в моей голове и гулким эхом откликался из трубы, но никто не приходил ко мне на помощь. Люди продолжали идти мимо и казалось мне, даже не поворачивали головы, вроде как не слыша меня. Разозлившись и на этих глухих людей, и на того, кто меня здесь замуровал, в этой ледяной комнатке, я принялась наносить удары по стеклу ладонями обеих рук. Но от этих ударов еще сильнее, безжалостнее разболелись руки, а кровь принялась выплескиваться из разрезов, и обильно разлетаясь опускаться на джинсы, стены, дверь и пол, будто пребывающая во время шторма морская волна, выкатывающаяся на берег. Стекающая с моего тела вода, казалась рождаемая моей кожей, также разлеталась, попадала на стены, и тотчас превращалась в каплевидные сосульки. А потому я благоразумно решила остановиться…
Ведь если не удалось умереть… надо выяснить, где я нахожусь. Ну, а если я все же умерла… Умерла, так стоит ли расплескивать кровь… может она тоже еще пригодится.
Оцепенев на месте на несколько минут, я задумалась над тем, что только, что произнесла и оглянулась…
Где я?… Что со мной?… Жива я или умерла?…
Умерла… Если я умерла, то почему чувствую боль физическую и духовную, вижу кровь, ощущая руки, ноги, мокрые вещи… почему дышу… Сердце… Внезапно вспомнила я про источник жизни сердце и поспешно подняв руку прислонила ее к груди и затихла на миг…. Затихла… мое дыхание сорвалось, тело вздрогнуло… вздрогнуло… но стука сердца я не услышала… Нет! наверно просто не разобрала… переволновалась… вздрогнула…
Я без сомнения жива. Жива, а тогда где же я нахожусь, и почему не реагируют на мой стук. Не слышат или не хотят слышать?… Может, стоит покричать?…
И тогда я вновь застучала по стеклу костяшками пальцев и стала вторить громким голосом: «Алло! Вы меня слышите? Я здесь… позовите старшего или откройте дверь… Тут очень холодно… Я замерзла… Алло!»
Однако, как и прежде никто не откликался ни на мой стук, ни на мой зов.
А кровь из ран продолжала вытекать все сильней и сильней… и я подумала, чего в принципе я так раскричалась, растарабанилась… я же не хочу жить, хочу умереть. Ведь тот ради которого я жила, которого так беззаветно любила ушел, предал меня. И подумав вот так, я решила, что надо закончить начатое мной, а именно убить себя. Поэтому я опустилась на пол, села, на его покрытую розоватой, ледяной коркой поверхность, прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и собралась умереть.
Не знаю сколько я так просидела, наверно совсем чуть-чуть, может несколько минут, а может и того меньше. Вначале у меня застучали зубы, потом затряслись руки, ноги, и тяжело содрогнулось тело. Уж так было холодно… очень, очень холодно… И хотя я совсем не желала жить и подниматься, но как говорится: « Хочется, да не можется», а потому я вскочила поспешно на ноги. Подпрыгнула вверх пару раз надеясь таким образом согреться, но не получив ожидаемого, стала торопливо снимать с себя футболку. Затем, когда она оказалась в моих руках, я оглядела посиневшее, трясущееся тело, из кожи которого не прекращала исторгаться вода покрывающая тело и превращающаяся в голубоватые, стеклянные градинки. И тотчас непослушными, плохо гнущимися с синеватыми подушечками пальцами начала отрывать рукава от футболки… сначала правый, после левый… А оторвав их, засунула в рот и продолжая подсигивать на месте, едва касаясь ледяной поверхности пола жесткими, деревянными стопами, резво натянула на себя мокрую футболку, вытащила изо рта один рукав и принялась осторожно разрывать его на части так, чтобы сделать из него, что-то наподобие длинной ленты, коей я бы смогла обмотать руки и остановить кровотечение.
Сколько я так провозилась с одним рукавом, потом с другим не знаю… Потому, как рукава, словно назло, поначалу совсем не хотели рваться, а когда все-таки обильно смоченные кровью и водой уступили моему трясущемуся натиску, всяк раз норовили порваться не так как мне хотелось, то слишком узко, то слишком широко. Однако все же я смогла превратить рукава в ленту, а после принялась перебинтовывать свои руки, притом не прекращая переминаться с ноги на ногу, стучать зубами, стонать и охать!… Уж так было холодно…
Теперь уже и руки приобрели синеватый оттенок, а кожа на них была усыпана пупырышками, больше похожими на волдыри после ожога, от постоянно стучавших друг об дружку зубов заболела нижняя челюсть, и ее стало как-то странно клонить на бок, точно выворачивать.
Околела…околела…околела я… Нет! непременно надо отсюда выбираться, уж раз не удалось умереть, то обязательно стоит вырваться из этой морозильной камеры, выйти в коридор, прояснить для себя все… а затем уже решать, что дальше делать.
" Что делать?… – злобно усмехнувшись заметила я. – Стоит умереть вот, что надо делать… Только не в этой холодной комнате… Не здесь… А там и потом".