Ингвар и Ольха - Страница 13

Ингвар, оскалив зубы, выхватил меч, пустил коня шагом. Примерился, опустил руку, нагнетая кровь для удара. Павка покачал головой:

– Надо ли? Одним богом больше, одним меньше. Правда, меня тоже завидки берут.

Ингвар коротко взмахнул мечом. Послышался сухой треск. На месте кола остался пенек высотой в два пальца. Мухи, блистая зелеными крыльями, взвились злобно гудящей тучей. Павка отшатнулся, замахал руками. Рожа была хитрая. Уже придумал, как преподнести веселую историю дружинникам на привале. Как воззавидовавший воевода воевал с самим богом! А там и сказители подхватят, кощуну сложат. И будут петь о герое-богоборце.

– Что струсили? – гаркнул Ингвар злобно. – Что это за бог? Разве мы не беремся сделать его работу? Да еще с охоткой?

Дружинники неуверенно посмеивались. Ингвар властно протянул руку, Влад сбегал за факелом, протянул воеводе. Все в молчании смотрели, как воевода поджигает деревянную оградку капища. Огонь не разгорался долго, наконец робкие язычки пламени пошли лизать сухие колья. Ингвар швырнул факел вовнутрь, прямо на обрубок Ярилиной мощи.

И все-таки древляне сквозь щели в ставнях видели, что русы подавленно затихли. Похоже, Ингвар так раньше не делал. Говорят же, что в захваченном русами Киеве капища полян остались нетронутыми. Более того, захватчики добавляют в храмы и новых богов, когда примучивают то или иное племя.

Пламя наконец взметнулось жаркое, слепящее. Все попятились, закрываясь руками от жара. Высохшие на солнце березовые колья полыхали, как гигантская корона на голове великана.

Ингвар с каменным лицом смотрел, как пламя выгрызает колышки из земли, спарывает коричневую корку, оставляя чадный дым, игривыми огоньками прыгает по жертвенному камню. Он чувствовал, что переборщил, совершил святотатство, не стоило так жестоко, но иначе взорвался бы от злости, как надуваемая через соломинку жаба. Да, он победил. Полно и сокрушающе! Но эта сероглазая змея не обливается слезами, как случилось бы с любой женщиной, не молит о пощаде, не падает на колени. А чего стоит любая победа, если ее не признает женщина?

В последний раз взметнулись жаркие жалящие искры. Багровые угольки с треском лопались, раздуваемые ветром. По двору полетели хлопья серого пепла.

Внезапно страшный крик как ножом распорол пространство двора. Отпихнув доброжелателей, Ясень поднялся, бледный, мокрый, с залитым кровью лицом. Вытаращенные глаза смотрели с ужасом, будто зрел неведомое, лежащее за пределами привычного мира. Затем его лицо исказилось в свирепой гримасе.

– Ярило! Ты удостоил меня зреть… Да, теперь я вижу твою мощь!

Его подхватывали под руки, он должен шататься от слабости, но Ясень стоял нерушимо, словно врос в землю. Горящие глаза пробежали по толпе, остановились на Ингваре. Свирепая гримаса перешла в гримасу лютой радости.

– Ты!.. Думал унизить бога? Я зрел грядущее!

Ингвар ощутил холодок по всему телу. Ясень словно стал выше ростом, в нем чувствовалось присутствие силы большей, чем человеческая. И раны будто затянулись, он выглядит сильным, ярым и просветленным, будто из его черепа сквозь блестящие восторгом глаза смотрит сам славянский бог. Даже голос стал нечеловечески мощным, громадным.

– И что же ты узрел?

Ингвар старался держать голос насмешливым, но тот все равно дрогнул. Хуже того, его замешательство заметили дружинники.

Ясень выкрикнул так, что его услышали даже за городскими воротами:

– Ты… Широкая поляна… два высоких дерева с разных сторон пригнуты вершинками к земле… Тебя за ноги, а веревки крепкие… И-и-и-и-ых!!!

Лицо исказилось судорогой восторга. Кулаки сжались, он дергался, рубил веревки, пригибающие вершинки деревьев к земле, задирал голову, видел, как взметываются, унося ввысь привязанного за ноги человека, одну ногу в одной вершинке, другую – в другой. Дернулся, подпрыгнул, высунув язык, ловил падающие сверху струи крови.

– Я буду жить, – сказал он вдруг ясным голосом. – Мне стоит жить.

Он повернулся и пошел в терем, переступая через павших. В дверном проеме повернулся. Глаза его полыхали, как две утренние звезды.

– Потому что я зрел того, кто привяжет тебя! – И в страшном молчании добавил: – Это был я.

Совершенно раздавленная, она поднималась в свою светлицу. На лестнице и в коридоре были брызги крови, следы схватки, перевернутая и порубленная мебель, но больше всего крови осталось внизу, где Ясень встретил напавших.

У дверей своей комнаты она повернулась к дружинникам:

– Мне надо переодеться.

Воины переглянулись. Один пожал плечами:

– Воевода велел только взять узел.

– Но я… в этом платье меня везти труднее, – сказала она с трудом. – Вам же придется возвращаться дольше.

Они опять переглянулись. Старший сдался:

– Только быстро.

Он хотел было зайти следом, Ольха вздрогнула, сказала умоляюще:

– Надо ли меня так позорить? Я переоденусь и сразу выйду.

– Пусть, – сказал другой воин. Ольха помнила, что воевода называл его Бояном. – Куда она денется!

– А вдруг?

– Окунь, ты в самом деле веришь, что здешние бабы могут перекидываться кошками? Брехня это. Они не могут.

Окунь с сомнением посмотрел на плененную княгиню, она выглядела жалкой и запуганной, губы трясутся, глаз поднять не может, от страха вот-вот пустит лужу.

– Только недолго, – предупредил он. – И не бери ничего лишнего. Мы обозов за собой не таскаем.

– Только один узел, – повторила она слабым голосом. – Я помню.

Она закрыла дверь, отошла, громко топая, вернулась на цыпочках и бесшумно вложила толстый засов в петли. Она княгиня, должна заранее просчитывать разные случаи, даже такие. Рано оставшись без родителей, вынужденно занималась совсем не детскими делами. И сейчас быстро, словно не первый раз убегала от врагов, сменила княжескую одежду на простой наряд своей челядницы, сдернула со стены веревку, завязала конец за ножку ложа, а весь моток выбросила в окно.

Спустилась легко, хотя последний раз так лазила тайком от родителей лет пять тому. Ветер развевал ее юбку, на миг коснулась стыдливая мысль, что, ежели увидят мужчины, застыдят, но тут же холодящий страх высоты стер все лишние мысли.

Руки застонали от напряжения, она спускалась и спускалась по бревенчатой стене, наконец ноги коснулись земли. Она была за глухой стеной терема, окна только на третьем поверхе. До крепостной стены оставалось саженей десять, но здесь скакали всадники с обнаженным оружием, бегали голосящие бабы. Похоже, кого-то все же грабили или насильничали, как в любом захваченном городе.

Опустив голову и сгорбившись, она пошла, слегка подволакивая ногу, к воротам. Створки не закрывались, убитых уже оттащили на обочину. Конники русов стояли в проеме, придирчиво осматривали выходящих. Бегству, как она поняла, не препятствовали.

Ольха, надвинув платок, бочком пошла к воротам. Сердце едва не выпрыгивало, сил едва хватало держать лицо тупым, с глупо раскрытым ртом.

– Эй, девка! – крикнул один. – Куда собралась?

Она буркнула хриплым злым голосом:

– А коров ты мне загонишь?

Второй бросил с неудовольствием:

– Что ты трогаешь убогую? Грех обижать тех, кого обидели боги. Иди, девка. Как же ты, хроменькая, гоняешь-то скот?

– Больше некому, – буркнула она и прошла мимо.

Второй крикнул вдогонку:

– Я могу поправить ногу… ха-ха!.. и спину выпрямить!

Ольха отсчитывала шаги, чувствуя их взгляды. Спину старалась держать такой же согнутой, правое плечо выше левого, а ногу подволакивала. Скорее всего, о ней забыли раньше, чем миновала ворота, но она все шла и шла, загребая придорожную пыль.

Лишь смешавшись с растерянной толпой, – немало народу на всякий случай убежало через ворота, теперь не знали, куда идти дальше, – она ускорила шаг. Деревянная стена тянулась и тянулась, но вот спасительный угол, два шага вправо, теперь от ворот ее не видно.

Впереди темнела далекая стена деревьев. Родных, надежных, где знакома каждая тропка. Оглянувшись, Ольха со всех ног побежала к лесу.