Индивидуальный и общественный гомеостазис - Страница 2

Нельзя сказать, что государство не гомеостатично. Оно как минимум стремится обладать гомеостазисом. Именно это мы имеем в виду, когда, например, называем конституцию Соединенных Штатов «конституцией сдержек и противовесов». Это наше стремление к тому, чтобы администрация служила защитой от чрезмерной концентрации власти в законодательных органах и, наоборот, чтобы законодательные органы ревностно следили за вторжением исполнительных властей в сферу законодательства, а судебные власти наблюдали, чтобы действия обеих ветвей не противоречили национальным традициям. Я упомянул о национальных традициях, но вот в чем проблема. С одной стороны, мы не хотим быть постоянно ограниченными опытом прошлого, который не всегда применим сегодня. С другой стороны, национальные традиции не будут работать без определенного минимума исторического сознания и согласия с ними большинства населения. Мы очень восприимчивы к политике, которая может привести к высокому уровню безработицы или нищеты в обозримом для нас будущем. Но, как показывает история лозунга «Мир в наше время», мы не очень чувствительны к катастрофе, возможной в более отдаленном будущем, когда нас самих уже не будет, а бедствия обрушатся на наших потомков. Такое далекое будущее слишком нереально для большинства из нас. Да и как может быть иначе, когда для нас столь же нереально и прошлое.

Ощущение неразрывной связи с прошлым, свойственное старинным регионам Европы и в меньшей степени местам первых поселений в Соединенных Штатах, зависит не только от знания летописной истории, но и от наличия домов, дорог, ферм и городов, построенных прошлыми поколениями, от нашей близости к распространенному там образу жизни. Когда американский корзиночник покажет вам в своем сарае инструменты, которые его замечательный дед выковал из простого железа и которыми он научился пользоваться благодаря обычаю индейцев сбивать кору красного ясеня и делать из нее лыко, это будет сопровождаться таким непростым чувством сопричастности с прошлым, которое существенно отличается от чувства гордости аристократа из Новой Англии за свою родословную. Прошлое корзиночника лежит в его сарае с мешками, инструментами и корзинами, а мысли несут его в то время, когда вместо индейских троп только появлялись дороги, и образ жизни белых людей был связан с постоянными захватами земель у краснокожих. Мысли будут нести его вперед – к туманному представлению о том времени, когда его потомки, наверное, тоже будут плести своими руками похожие корзины. Для таких людей единственно возможным стабилизирующим механизмом служит настоящее, и подлинная реакция у них будет именно на настоящее, иначе их дома останутся с пустыми погребами и их земли перейдут во владение других. А это для них – смерть еще до смерти, причем в истинном и весьма неподдельном ощущении.

Однако в больших городах или в условиях непонятной цивилизации «переселенцев» Южной Калифорнии, чьи предки покоятся в земле то ли Айовы, то ли Небраски и кто преследует в своей жизни единственную цель – ни от кого и ни от чего не зависеть, было бы бесполезно спрашивать, думает ли кто-нибудь из них о тех, кто придет после, и полагать, что это хоть как-то изменит характеры подобных людей. Тот минимум социальной памяти, который необходим для гомеостатического действия исторических чувств, слишком уж велик для переселенцев-сквоттеров. Не обладая этим минимумом, они бросают далеко идущий вызов в попытке создать на пустом месте все необходимое для своего вечного существования. Но, стремясь к достойному будущему, следует помнить о прошлом, и если существуют целые регионы, где осознание прошлого скомкано до размеров едва заметной точки на огромной карте, то не может быть ничего хуже как для нас самих, так и для наших потомков.