Иная сила - Страница 48

— Да, — сказал фон Штраубе. — Когда вы станете монархом, то непременно одержите победу сию.

— Значит, нынешняя угроза не столь велика, если я еще успею стать монархом, — проговорил цесаревич, изрядно приободрившись после этих слов.

— Обязательно станете, ваше высочество, — подтвердил фон Штраубе. — И спасете не только Россию, но и всю Европу от ее нынешнего супостата.

— Да, да, вы говорили, сколь я помню, — от Бонапарта, кажется…

Фон Штраубе кивнул:

— Именно от него.

— И насколько скоро сие может случиться?

— Увы, лишь в грядущем столетии.

— До грядущего столетия еще надобно дожить, — вздохнул великий князь.

— Ваше императорское высочество в самом деле опасается за свою жизнь? — удивился барон. — Неужели престолонаследнику что-то столь сильно может угрожать?

— Ах, престолонаследники защищены, пожалуй, еще и меньше любого смертного! — воскликнул Александр. — Вспомните судьбу дона Карлоса! [Имеется в виду сын ФилиппаIIИспанского, убитый в заточении за участие в заговоре против отца]. А про судьбу несчастного царевича Алексея, сына Петра Великого, не хочется даже вспоминать. Его перед смертью даже пытали. Отец однажды подсунул мне протоколы, в которых описывались эти страшные пытки! После того я месяц не мог спокойно спать!.. Так вы говорите, — снова обратился он к барону, — смертельная угроза надо мной пока еще не висит?

— В близкое время — никоим образом, — заверил его фон Штраубе. — Вы доживете до своей истинной славы.

На минуту-другую просветлев, Александр внезапно снова нахмурился.

— Однако, — сказал он, — отец для чего-то вызывает меня завтра утром. В последние месяцы он стал вовсе непредсказуем, и я так страшусь подобных вызовов!.. Ах, я был так неосторожен! Со многими — как сейчас выяснилось — заговорщиками позволял себе быть близок. Уверен, отцу о том хорошо известно, и вызов связан именно с этим. Я в отчаянии! Что, что я ему скажу?!

И тут неожиданно Бурмасов вмешался в разговор:

— Вам есть, что ему сказать, ваше императорское высочество!

Александр взглянул на него недоуменно:

— В таком случае научите, князь.

— Простительно ли мне будет предположить, — спросил Бурмасов, — что ваш августейший отец мечтает великой славой увенчать свое царствование?

— Это безусловно так, — согласился престолонаследник. — Еще более, чем заговором, он взбешен неудачей, постигшей Суворова в этом походе, ибо слава победителя Бонапарта ему грезится денно и нощно… Впрочем, — с печальной улыбкой добавил цесаревич, — эту славу барон уже, помнится, предрек не ему, а мне; не так ли, барон?

— Да, — подтвердил фон Штраубе, — этой победой вы прославитесь на весь грядущий век.

Александр снова повернулся к Бурмасову:

— Тогда не понимаю, чем вызван ваш вопрос.

— Я разумею совсем другую славу, — сказал Никита. — Славу, которая, как, полагаю, и ваша, перенесется через века, но она будет вовсе иного рода, нежели ваша. То будет слава мудрого властителя, сумевшего на века вперед предостеречь свою страну…

— Это уж не благодаря ли какому-нибудь своему указу? — снова не сдержал улыбки, на сей раз весьма иронической, престолонаследник.

— О нет! — поспешил вставить Никита. — Благодаря своему посланию, предостережению для всей России, отправленному через века.

— И кто же его подвигнет на такое послание? — уже не улыбаясь, спросил Александр.

— Не кто иной, как он! — указал Бурмасов на барона. И торжественно провозгласил: — Мальтийский рыцарь Карл Ульрих фон Штраубе!

Александр внимательно посмотрел на барона и после некоторых раздумий произнес:

— Что ж, сколь сие не странно звучит, но я, пожалуй, что отчего-то готов поверить… Однако, — спросил он у фон Штраубе, — не поделишься ли и со мной, рыцарь, что это будет за пророчество?

— Увы, ваше высочество, — сказал барон, — оно еще не сложилось.

— И когда ж сложится?

— Подобные пророчества, — пояснил фон Штраубе, — складываются только на самом рубеже двух веков. Мало того, они могут быть переданы не иначе как царствующей в это время особе.

— Стало быть — только отцу, и не ранее чем через полтора месяца, — проговорил престолонаследник, опять погрустнев. — Но государь меня вызывает не далее как на завтрашнее утро; какое же касательство все это может иметь ко мне?

— Самое прямое, ваше высочество, — опять решился вмешаться Бурмасов. — Если вы, не дожидаясь государевых упреков, сами начнете с того, что сообщите ему об уготовленной для него славе провидца…

— Да, да! — подхватил цесаревич. — Он сразу увлечется этой темой — такое вполне в его романтическом характере! А увлекшись, может и позабыть, для чего меня вызывал, так с ним тоже бывает.

— Если же вы, — продолжал Бурмасов, — сообщите, что самолично спасли барона от заговорщиков (что, право же, совершенная истина), от заговорщиков, желавших всячески воспрепятствовать его встрече с государем, своим великим гроссмейстером…

— О да, отец непременно возрадуется моему поступку! — воскликнул Александр. — И пагубный для меня разговор может не состояться вовсе!.. Господа, вы вселили в меня надежду! Само провидение привело вас ко мне!.. Здесь вы, надеюсь, в безопасности… — Бурмасов и фон Штраубе при этих словах кронпринца лишь переглянулись, но не стали ему возражать. Между тем цесаревич продолжал: — Будьте же моими почетными пленниками, не покидайте дворца, дабы снова не подвергаться опасностям! Все, чего вы пожелаете, будет вам предоставлено немедля. — Он заметил несколько недовольный вид Бурмасова. — Вас, кажется, князь, что-то не вполне устраивает в моем предложении?

— Ваше высочество, — вынужден был сказать Никита, — наша благодарность вам не имеет границ, но один раз нам придется нарушить ваше приказание не покидать дворца. В эту пятницу нам с бароном необходимо будет отлучиться.

— Неужто по амурным делам? — лукаво спросил великий князь. — Вот уж не думал, что и рыцарям Мальтийского ордена не чуждо сие.

— Нет-нет, — поспешил сказать Бурмасов. — Это дело как раз касается тайны того самого откровения, которым барон должен поделиться с государем. Нижайше прошу, ваше высочество, меня простить, но более сказанного поведать вам никак не могу.

— Что ж, понимаю — Тайна… — не стал упорствовать престолонаследник. — Ну тогда в моей власти придать вам усиленный караул.

Однако Бурмасов сказал:

— Увы, и этого никак нельзя, ваше высочество. Если бы вы только изволили дать нам в сопровождение семеновского поручика Двоехорова…

— Считайте, он ваш, — заверил Александр.

— И еще одна просьба… — продолжал Никита. — Не вполне, правда, обычная…

Цесаревич стал серьезен.

— Слушаю, князь…

— Нам необходимо в целях безопасности устроить некоторый машкерад — переоблачиться в статское платье, изменить лица…

— О, до машкерадов, говорят, моя покойная прабабка Елизавета Петровна была большая охотница, — уже совсем весело улыбнулся Александр. — Предпочитала это всем другим забавам. Даже осталась ее машкерадная комната. Я велю слугам вас туда препроводить.

— Нет-нет, ваше высочество, только прошу, ради Бога, без слуг! — воскликнул Бурмасов. — Никто более не должен об этом знать!

— Что ж, — согласился цесаревич, — когда понадобится, я сам вас препровожу. Даже принцы крови должны следовать древнему закону гостеприимства… Однако сейчас, — добавил он, — не сочтите меня негостеприимным, господа: великая княгиня не слишком хорошо себя чувствует после долгой дороги и уже, должно быть, меня заждалась.

Отвесив низкий поклон, друзья поспешно вышли из великокняжеского кабинета.

Фон Штраубе опять сидел в кресле в своей комнате, а Бурмасов, как и давеча, не в силах угомониться, вымеривал комнату шагами.

— Виктория, брат! Почти что окончательная виктория! — восклицал он. — Считай, семь осьмых сделали для будущего спасения России! Теперь уж будет тебе аудиенция у Павла, попомни мое слово! Что б ты делал без Никиты Бурмасова! — не позабыл он похвалить и себя.