Имя Руси - Страница 4

Вообще внешний вид страны всегда в точности определяется своим ландшафтом. Если нам изобразят воды большой реки, пальму на берегу и вдали пирамиду, кто не узнает в этом малом облике Древнего Египта, который нарисован здесь весь полный и со своей физической природой, и даже со своей историей, ибо пирамида есть выразитель всей истории Египта. Кто по верблюду или по оленю не угадает и не представит себе пустыню юга или пустыню дальнего севера, как и при виде оседланного слона с беседкой на его хребте и посреди изумительно роскошных, разнообразных и чудных форм растительности кто не укажет, что это – Индия. Так точно, увидев воды реки или озера и тут же где-либо на высокой обрывистой горе каменный замок, группу каменных построек с торчащими башнями, зубчатыми стенами, подъемным мостом, кто не угадает, что это рыцарская Европа, Франция, Германия, Англия и т. д.

Наш русский вид точно так же вполне выражается той топографией, о которой мы сейчас говорили и которая обыкновенно оживляется если не городом или усадьбой, стоящими на крутом речном берегу, то порядком серых деревянных изб с их плетневыми постройками, раскинутых где-либо по косогору или на привольном лугу и осененных Божьим храмом с золотистым крестом его высокой колокольни. Если только переменим порядок серых изб на мазаные и светловыбеленные хаты, разбросанные в зеленой густоте верб и тополей, то они тотчас перенесут наше воображение тоже в родной край, в Малороссию, в Южную Русь. Прибавим к этим двум основным обликам нашего жилья обстановку окружающей его природы или, собственно, его горизонты, кругозоры: к избам – косогоры и синеющие вдали леса, к хатам – беспредельное чистое поле, покрытое растущими хлебами, и мы получим в общих чертах весьма существенную характеристику нашего родного землевида.

Но что особенно поражает в нашем равнинном землевиде, так это окружающая его невозмутимая тишина и спокойствие во всем, во всех линиях: в воздухе и в речном потоке, в линиях леса и поля, в формах каждой деревенской постройки, во всех красках и тонах, одевающих все существо нашей страны. Как будто все здесь притаилось в ожидании чего-то или все спит непробудным сном. Само собой разумеется, что такой характер страны получается, главным образом, от ее неизмеримого простора, от ее беспредельной равнинности, молчаливое однообразие которой ничем не нарушено ни в природе, ни в характере населенных мест. К тому же именно в отношении малого, редкого населения наша страна всегда походила больше всего на пустыню. Людские поселки в лесных краях всегда скрываются где-то за лесами; в степных же они, теснясь ближе к воде, лежат в глубоких балках, невидимые со степного уровня. Оттого путник, переезжая вдоль и поперек эту равнину, в безлесной степи или в бесконечном лесу, повсюду неизменно чувствует, что этот великий простор, в сущности, есть великая пустыня. Вот почему рядом с чувством простора и широты русскому человеку так знакомо и чувство пустынности, которое яснее всего изображается в заунывном звуке наших родных песен.

Господином нашей страны и полным ее хозяином в отношении климата было, конечно, светлое и теплое солнце, дававшее всему жизнь и движение. Но свое благодатное господство оно делило пополам с другим, еще более могущественным хозяином нашей страны, которому вдобавок отдавало большую половину годового времени. Имя этому другому хозяину было мороз. Это было такое существо, о котором рассказывали чудеса еще древние греки. Их изумляло, например, то обстоятельство, что если во время зимы в нашей Скифии прольешь на землю воду, то грязи не сделаешь, вода застынет; а вот если разведешь на земле огонь, то земля превратится в грязь. От воды земля крепнет, от огня становится грязью – вещи непонятные и необъяснимые для обитателя мест, где снеговой и ледяной зимы вовсе не бывает. Во всей стране, говорит отец истории Геродот, описывая только наши южные края, бывает такая жестокая зима, что восемь месяцев продолжаются нестерпимые морозы. Даже море (Азовское) замерзает и через морской пролив (Керченский) зимой ездят на тот берег повозки, а посреди пролива на льду происходят сражения[8]. По причине лютой стужи в Скифии и скот родился без рогов, а лошади были малы ростом. От мороза лопались даже медные сосуды. Во времена Эратосфена в городе Пантикапее (нынешняя Керчь) в храме Асклепия находился медный, треснувший от мороза кувшин с надписью, что он поставлен не в дар божеству, а только показать людям, какие бывают зимы в этой стране. Геродоту сами скифы рассказывали, что на севере за их страной воздух наполнен летающим перьем, отчего нельзя ничего видеть, ни пройти дальше. По моему мнению, замечает Геродот, скифы называют перьем густой снег, потому что снег походит на перье. Другие, позднейшие описатели нашей страны точно так же с изумлением рассказывали многие басни о чудесах нашего мороза. По их словам, уже не сосуды, а сама земля от мороза трескалась широкими расселинами; деревья расщеплялись от вершины до корня и т. п., так что само имя Русской страны поселяло в тогдашних умах понятие о единственном ее властителе и хозяине, о лютом морозе.

Действительно, мороз, когда распространял свое владычество, превращал эту равнину, и без того очень пустынную, в совершенное подобие всеобщей смерти. Само имя «мороз» означает существо смерти. Но если при его владычестве умирала природа, зато во многих углах нашей страны, и особенно ближе к северу, оживали новой деятельностью люди. При морозе открывалась самая прямая дорога в такие места, которые до того времени бывали вовсе недоступны. Именно в Новгородской области нельзя было с успехом воевать, как только во время крепких морозов, в глубокую осень или в течение зимы. Сам сбор дани с подвластных племен начинался с ноября и продолжался во всю зиму. Естественно, что тогда же открывались и прямые ближайшие торговые пути, особенно в северные глухие углы. Зима ставила путь повсюду, летом всякий путь шел только по большим рекам и, конечно, был труднее во всех отношениях. По летнему сухому пути ездили разве в ближайшие места, ибо леса, болота, весенние разливы бесчисленных рек делали такой путь в далекие места совсем невозможным. Целые войска, шедшие друг против друга воевать, иной раз расходились в лесах по разным направлениям и не встречались на битву. Вообще в лесной северной стороне весенние разливы рек чуть не на все лето покрывали поля, луга, леса сплошными бесконечными озерами, по которым нельзя было проложить себе дорогу ни на лодке, ни в повозке и которые в летнюю, уже сухую, пору превращались только в бесконечные же болота. Только один батюшка-мороз пролагал пути и дороги повсюду и побуждал предприимчивого человека к деятельности, какая совсем была невозможна в другое время, кроме зимы. Однако эти пути-дороги открывались и пролегали не столько по замерзшим болотам, но главным образом по тем же рекам, по направлению их русла, которое, замерзая, давало твердую площадь для езды. В этом случае и малые реки, хотя бы и очень извилистые в своем течении среди дремучего, непроходимого леса, служили надежной дорогой, чтобы выбраться на божий свет.

Иное дело было в южной половине страны, в чистом поле, в широких степях. Здесь всякие походы открывались по преимуществу весной и совершались по сухому пути верхом на конях. Только весной широкая и далекая степь зеленила пойменные луга и представляла обильное пастбище как для коней, так и для всякого скота, ибо горячее лето обыкновенно высушивало траву и устанавливало полную бескормицу. В зимнее время почва замерзала и оставляла под снегом скудный и тощий подножный корм, который еще не совсем легко было отыскать в степном пространстве. Стало быть, только весной в степи с особенной силой оживала деятельность человека, направленная, впрочем, больше всего на военные набеги и походы. Весной же по рекам поднимались и торговые караваны, сплавлявшие свое добро в Черное и Азовское моря. Таким образом, торговое и военное сердце Древней Руси – Киев, справив в зимнюю пору все свои дела на севере, с весной отворял ворота на дальний юг и уходил или по Днепру на лодках в столицу тогдашней образованности и культуры, в богатый Царьград, или по чистому полю к синему Дону громить идолище поганое, печенегов и половцев. К заморозкам все давно уже были дома и снова собирались в поход на дальний север. Таково было кругообращение южной, киевской жизни с древнейшего времени, с той поры, когда Киев стал матерью русских городов. Но таков был неумолкаемый перелив русской жизни и вообще с незапамятных времен. Лес и поле делили ее пополам и непрестанно тянули в свои стороны. То она раздвигалась широко и далеко до самых морей и до гор Кавказских и Карпатских по полю, то уходила глубоко в северные леса, пролагая тесные и трудные пути тоже к морям. И долгое время совсем неизвестно было, где она сложится в живое, сильное и могущественное единство.