Имя Руси - Страница 13

Так представлялось это дело умам, которые еще по живым следам хорошо помнили заслуги варягов в событиях первых двухсот лет нашей истории. Тогда по справедливости могло казаться, что все зависело от варягов, что все сделали варяги, как нам и теперь кажется, что со времени петровского преобразования все у нас делали иностранцы и все зависело от иностранцев.

Особенно так это казалось потомкам тех варягов, которые в лице 90-летнего старца Яна участвовали даже в составлении нашей первоначальной летописи. Они были народ грамотный или, по крайней мере, знающий, опытный, помнивший старину и соображавший, как могло быть дело.

Если начались вопросы о том, откуда что пошло, откуда пошла Русь, кто стал первый княжить и т. д., то это показывало, что общество стало мыслить, рассуждать, разбирать, допытываться, заниматься, так сказать, наукой. Оно и объяснило все эти вопросы сообразно своим преданиям и познаниям или догадкам, какие были тогда в ходу и какие было естественнее тогда соображать.

Еще Шлецер своей критикой достаточно раскрыл, а теперь г. Гедеонов вполне подтвердил, что наш Нестор был не простой наивный изобразитель лет своего времени, а именно писатель, усвоивший себе по византийским образцам некоторые научные, критические приемы, дававший себе критический отчет в своих сказаниях и вообще показавший в своем летописном труде некоторого рода ученую работу. Одно уже то, что первые страницы своей летописи он обработал по византийским источникам, выводит его из ряда простых доморощенных сказителей о том, как что было и как что произошло и случилось. В этих страницах он является прямым изыскателем, а не простым описателем лет.

Имя Руси он с величайшей радостью, о чем засвидетельствовал даже сам Шлецер, в первый раз открывает в греческом летописании и на этом основании довольно ученым способом распределяет свои первые года, о которых Шлецер прямо так и отзывается, что они есть не что иное, как ученое вранье. Никаких варяжских свидетельств Нестор под рукой не имеет, а между тем прямо говорит, что это имя принесли с собой варяги.

Очевидно, что он говорит или одну догадку, сочиненную книжными умниками того века, или записывает ходячее предание, которое исстари носилось во всех умах.

Он с радостью восклицает: «Начал Михаил в Царьграде царствовать и начала прозываться Русская земля, и что отсюда-то начнет и года положит»; а потом говорит, что Русь прозвалась от варягов. Откуда же почерпнул он это новое сведение, которого прежде не знал? Можно думать, что из главного своего источника, из того же греческого летописания. В византийской хронографии он прочел о походе на Царьград Игоря в 941 году, где сказано: «Идут русь – глаголемии от рода варяжска». Очень ясно, говорит Шлецер, что это занято из продолжателя Амартоловой хроники, который толкует, что русь называлась дромитами[22] и происходит от франков.

При этом Шлецер делает весьма примечательную заметку: «Смешно, что русс (Нестор) узнает от византийца о происхождении собственного своего народа. С дромитами он не знал, что делать, потому и выпустил их (в своей летописи), а франка и варяга по единозвучию счел за одно».

Но откуда же русс мог узнать о происхождении своего народа, когда и первые сведения о Руси он взял у византийца же? Руссу оставалось только слить в одно эти два свидетельства, и он, быть может, хорошо понимая, в чем дело, сообразил, что это будут варяги-русь. Вот начальный источник настойчивых уверений Нестора, что от варягов прозвались мы Русью, а прежде были славяне.

Великая правдивость и первобытная наивность Нестора замечается в том, что он не умеет связать концы с концами и попросту собирает и соображает все, что почитает любопытным и достойным памяти. Главнейшая его система и цель одна – сказать правду. Предание, догадка или соображение о том, что имя Руси должно быть принесено варягами, явились ответом на те самые вопросы, какими летописец начинает свой труд. Кто первый стал княжить в Русской земле, тот, конечно, принес ей и имя, как и имя Киеву дал первый киевский человек Кий, живший тут, когда еще не было города. И все эти соображения, с другой стороны, вытекают прямо из общего тогдашнего воззрения на исторические дела, из того убеждения, что всякому делу, или порядку дел, или городу, или целой земле предшествовал личный деятель и творец, от которого все и пошло. Тогдашний ум не понимал и не представлял себе никакого дела без его художника и творца. С этой точки зрения он объяснял себе не только исторические, не говоря о повседневных, но и физические явления природы, не только явления материальние, вещественные, но и все явления своих духовных наблюдений и созерцаний. Всякому делу, всякому деянию и событию был художник, известная личность, рука созидающая, строящая, управляющая. Тех понятий о начальном деянии самой жизни, которые и по настоящее время не сделались еще господствующими, тех понятий об органической и физиологической постепенности и последовательности всякого развития тогдашний ум еще не сознавал и потому представлял себе историю как чудную механику, создаваемую исключительно художеством частной личной воли.

Ничего нет удивительного, что наука в своем младенчестве иначе и не могла растолковать себе законы исторического творчества в жизни людей. Надобно больше удивляться тому, что такой взгляд на историю сохраняет свою силу и до сих дней.

Когда древний летописец восходил своим пытливым умом к началу вещей, хотя бы к началу Руси, то он, не задумываясь ни над какими обстоятельствами, начинал свою повесть от пустого места или вообще от такого положения вещей, какое в самом деле показывало пустоту перед делами и деяниями, какие он начинал описывать. То, чего он не знал, не помнил, он отодвигал в пустое пространство небытия. Он не знал, что основа истории есть жизнь; а жизнь имеет семя, зачаток и в известных смыслах указывает даже на саморазвитие и на самозачатие, то есть на такое действие жизни, в котором никак не откроешь личного художника. Положим, что призванный Рюрик-русс со своими варягами-русью был основным началом организации Русского государства. Но ведь были люди и даже были города, которые его призвали и которые этим деянием показали, чего недоставало в их жизни. Они призвали весьма потребную новую силу. Каким же путем они дошли до такого сознания? Несомненно, путем долгих и очень прискорбных опытов, которые привели к одной жизненной, живой истине, что без устройства жить нельзя. Но на пустом месте, куда пришел Рюрик, такого сознания выработать было невозможно. Стало быть, еще до Рюрика был пройден длинный путь развития, на котором из диких инстинктов успел выработаться смысл, если не о государственном, то о простом житейском порядке. Это одно. А другое – сам город, который призвал варягов. Чтобы доработаться до создания города в среде какого-либо дикого племени, сколько нужно веков? Древняя Русь не была цивилизованной Америкой, где города создаются в два-три года людьми, которые сами приходят из городов. На Руси люди шли создавать себе город из степей, болот и лесов. В ней город должен был родиться путем долгого органического развития, путем долгой постепенности и последовательности, путем великого множества племенных и других связей и отношений. Одним словом, еще задолго до Рюрика в Русской земле должно было существовать все то, к чему он был призван как к готовому. Таким образом, семена и зародыши русского развития скрываются где-то очень далеко от эпохи призвания варягов. В этом на первый раз убеждает та истина, что история идет путем живой растительной организации, а не путем произвольной махинации; что само призвание варягов если и было началом нашей истории, то оно же было концом другой нашей истории, о которой мы ничего не знаем.

Понятия и соображения Нестора о происхождении имени Русь не пошли дальше одной этой статьи. Он настаивает, что от варягов мы прозвались русью, но не говорит ни слова, что варяги создали из нас настоящих людей. Он говорит, что и до Владимира из варягов много было христиан, но ни слова не говорит, что они же были и нашими апостолами. Ни слова не говорит, что варяги составили особое дворянское племя, говорили особым языком, научили нас воевать, торговать, плавать по морю и по рекам и пр. и пр.