Имя рек. 40 причин поспорить о главном - Страница 3

Или запела группа «Чайф» песню «Ока-река», а юристы снова тут как тут: давайте ещё копеечку.

Впрочем, у нас всегда есть способ время до выплаты оттянуть.

Потому что ещё историк Василий Ключевский предполагал, что Ока – это славянизированная форма от финского «ioku» («река»). А Волга, в свою очередь, – форма от финского «valkea» («белый»). Видимо, финнам река казалась белой и светлой от солнечного света днём, и сияющей от лунного света ночью.

Так что, пусть пока балты с финнами судятся, а у нас других забот полно.

Лучше мы вспомним, что с давних времён сохранились притчи о том, что Волга – это дорога к Солнцу, путь в вечность.

Казалось бы: какой ещё путь в вечность, если всё это плывёт в Каспийский, запертый от всех бассейн, и никуда оттуда не прорывается.

Но, подождите секундочку, я вам сейчас объясню.

Дело в том, что древние люди были очень прозорливы, и видели на многие века вперёд.

Помните, как звали собачек, которые первыми совершили орбитальный космический полёт и вернулись на Землю невредимыми?

Правильно, Белка и… Стрелка!

В месте слияния Оки и Волги более чем уместны располагающиеся там, с одной стороны, Спасский собор Александра Невского, а с другой – памятник лётчику Валерию Чкалову. Они символизируют наши земные и небесные дороги к солнцу, к вечности.

Но там, на Стрелке, должен стоять ещё и памятник Стрелке! (И примкнувшей к ней Белке.)

Только на первый взгляд сочетание той самой, в космос улетевшей, собачки и двух рек мало чем связано.

На самом деле, от Стрелки – до космоса – рукой подать!

Кто бы тут ни жил в давние времена: балты, германцы или финны, – однажды явились сюда русы и сказали: милые наши соседи по планете, отошли бы вы немножко в сторону, а мы здесь останемся; нам ещё Стрелку в небо запускать.

Стрелка – слияние Оки, Волги и реки небесной, в которую впадает всё сущее.

Размышляя о насущном, сегодняшнем, болезненном, нужно чаще оглядываться: иногда получается, что именно так ты смотришь вперёд.

У древнерусского писателя, как правило, не было имени.

Древнерусские писатели переписывали друг за другом в летописи один и тот же канонический текст, добавляя время от времени новые события: победу, поражение, явление святого.

Они как бы сплетали венок – и добавляли туда яркий цветок, один. Весёлый или печальный цветок.

Древнерусский писатель, в числе других своих качеств, обладал, к примеру, таким: победу и свободу он понимал как обретение пространства, а поражение – как потерю пространства, «тесноту».

Этот важнейший древнерусский литературный зарок будет характерен в дальнейшем для всякого русского писателя – от Ломоносова и Пушкина до Бродского и Юрия Кузнецова – априори, на «генетическом уровне».

Впрочем, есть у нас и другие писатели. Для них и наше поражение, и «теснота» – тихий семейный праздник.

Они тоже пишут на русском языке. Иногда даже неплохо. Но они – на других книжках учились.

Пресловутые стихи Бродского на отделение Украины – если смотреть на них в контексте древнерусской литературы – это стихи на потерю пространства, стихи о потере свободы, о поражении.

Чудаки думают, что это вывих сознания Бродского, – а это всего лишь эхо тысячелетней литературной традиции, заговорившей и через гениального Иосифа.

Древнерусский писатель считал необходимым перечислять каждое место, где случилось то или иное событие. Ценность этого места была абсолютной. Дмитрий Лихачёв называл такие места «маяками».

Русская история (и древнерусская литература) расставляла свои маяки и двигалась меж этим светом – один маяк на западе, другой на востоке, третий на севере, четвёртый на юге.

Ряд нынешних последователей русской литературы эти маяки убирает. Здесь вашего маяка, говорят, не стояло.

Или, к примеру, могут призвать на помощь пожарных из других земель: затушите, мол, этот маяк, а то смердит.

Но в древнерусской литературе все эти имена названы.

Мы помним то место на Волге, где конь святого Глеба запнулся и сломал себе ногу, о чём нам сообщает автор «Сказания о Борисе и Глебе». Мы изрисовали русскую землю стрелами стремительных походов из «Повести временных лет». Мы знаем, где крестился Владимир.

Другое важное качество древнерусской литературы – заворожённость не только горизонтальным пространством русской земли, но и всей предыдущей историей – гордыми князьями, их дружинами, их богатырскими подвигами: своеобразной вертикалью нашего мышления.

Эти вертикаль и горизонталь образуют некий крест: когда наше пространство и наше прошлое строят нашу судьбу.

Древнерусский писатель одновременно писал о стремительных походах (движение в пространстве) и о предках действующего великого князя (движение во времени).

В наши дни из уст в уста передаётся нехитрая прогрессистская мысль о том, что мы на своих «бессмертных полках» гордимся подвигами, которые не свершали, – но если б о том же сказали древнерусскому писателю, он даже поленился бы отвечать на подобные глупости.

Дмитрий Лихачёв объяснял это так: «Древнерусские представления о времени исключали нас самих из восприятия времени. Прошлое находится впереди какого-то причинно-следственного ряда, настоящее и будущее – в конце его, позади. “Передние князи” – это давние, первые князья. “Задние события” – последние. Поэтому “переднее” – прошлое – и было самым важным, как начало событийного ряда, как его объяснение, первопричина. Он этого и “внуки” казались только наследниками славы и политики своих дедов и прадедов. Они могли наследовать “путь” дедов – или растерять их наследство и, как следствие, лишиться славы дедов».

Сегодня в зубах, как чужую палку, наши «прогрессивные» литераторы и мыслители таскают туда-сюда понятие «прогресс».

Но в древнерусской литературе такое понятие как «прогресс» – в любом синонимическом виде – отсутствовало вообще.

В древнерусском понимании «прогресс» – это не движение «вперёд», подальше от славы и привычек своих дедов. Истинный русский «прогресс» – это стремление быть как «передние князи».

Это не я сказал, это я – прочитал. Так завещал нам древнерусский безымянный писатель. Сотни древнерусских безымянных писателей так завещали.

Давно пора это записать красивыми буквами в главной национальной книге – и всякого чудака, который приходит сюда говорить о «прогрессе» и прочей «поступательной истории», валять в перьях и выставлять на посмешище.

Мы имеем привычку помещать всякую историческую личность в сегодняшний контекст, измеряя её достоинства и недостатки сообразно тому, что имеет на день текущий высшую ценность.

Или то, что кажется нам таковой ценностью.

Объект непрестанных споров – Иоанн Грозный.

Одни говорят, что при нём империя разрослась географически, и, как следствие, население многократно увеличилось: земли-то брали вместе с жителями.

Другие пытаются доказать, что Грозный воспринимал русского человека как раба, а наследственное рабство мы, как известно, пытаемся в себе изжить. И так получается – не ахти, а тут ещё Грозному памятник поставили. Хотя ведь, боже мой, в Орле! Далеко за МКАДом. Даже не на Красной площади! Но крик стоит, словно этот памятник скоро из Орла на очередной «прогрессивный» митинг прискачет и переедет всех пополам.

Противники установления памятника Иоанну Грозному с завидной убеждённостью говорят о том, что этого кровопийцу осудил сам народ, поименовавший его «иродом»; а народ у нас – высший суд.

Народ, впрочем, Петра Великого считал антихристом, Николая II именовал «кровавым», зато Сталин по-прежнему остаётся самым почитаемым политиком в России, невзирая на сериал «Московская сага» и многолетнюю работу Николая Карловича Сванидзе на телевидении.

На мнение народа у нас принято ссылаться, только когда оно совпадает с мнением прогрессивной части интеллигенции.