Имя для сына - Страница 46

— В штаны там — наложили, что ли, еле шевелятся?!

Вытащил из кармана большой грязный платок, вытер им чумазое лицо, откашлялся и сплюнул черную слюну.

Вдали замаячили прыгающие лучи — шла автомашина с зажженными фарами.

— А, вот, разродились наконец! Ну, давай, Андрюха, с машиной доедешь.

Слушай, — Серега замялся, махнул рукой. — Короче, толковали седни с мужиками, хотели тебе сказать, да так получилось. Короче, помнишь, весной на тебя бочку покатили, ты уж не злись.

— Да ну, что ты!

— Говорят, тебе по башке за статейку надавали! Правда?

— Было немного.

— Ничего, ты не трусь. Главное — люди тебя поддержат. Люди, они правду всегда знают. А туго будет — зови нас. Прямо всей самошкинской артелью придем. А что? Мы тоже кое-что значим!

— Спасибо, Серега. Потребуется, обязательно позову!

Подошла машина. Серега выгрузил из бункера зерно, и комбайн снова впился в хлебную стену. На подножке машины Андрей доехал до «газика», разбудил Нефедыча, и через несколько минут они уже пылили по трассе, а по правую руку от них светилось огнями поле, на котором трудилась самошкинская артель.

«Как живой воды напился», — радостно думал Андрей и оглядывался, чтобы еще раз увидеть яркие сполохи фар на темном поле.

Рано утром он уже сидел в кабинете у Рубанова.

— А я давно вас жду, Андрей Егорович. Жду, когда вы захотите со мной разговаривать.

Андрей покраснел, вновь вспомнив свой крик после бюро.

Сейчас Рубанов смотрел на него внимательными, умными глазами и чуть заметно улыбался. Он ждал, когда заговорит Андрей.

— Я не согласен с решением бюро о моем наказании.

Рубанов кивнул.

— И вообще не согласен с этим делом, с козыринским. А так как у меня ничего, кроме ручки, нет, то ей я и воспользуюсь, теперь уже для других газет.

— И слышу я теперь не голос мальчика, но мужа.

Рубанов не скрывал своей радости, да и не хотел скрывать. Ему очень важно было услышать эти слова, если бы услышал другие, он винил бы в первую очередь самого себя. Потому что и эту душу, переставшую верить в справедливость, записал бы на свой печальный счет. Конечно, он бы стал воевать за нее, так просто бы ее не оставил, но все-таки…

— По поводу газет, Андрей Егорович, я думаю, надо немного подождать.

— Сколько ждать? Год? Два?

— Нет, несколько дней. И последнее, не думайте, что вы один. Понимаете, о чем я? Не одного вас тревожат худые дела. Савватеев, Кондратьев, да мало ли их… Их большинство. Не забывайте об этом никогда. Вот, пожалуй, и весь разговор.

— А вопрос можно?

— Давай.

— Почему вы с Воронихиным оказались при разных мнениях?

— Видишь ли, — перешел вдруг на «ты» Рубанов, — меня в детстве очень сильно пороли, когда я врал. Даже и теперь помню.

— Я вас серьезно спрашиваю.

— А я тебе серьезно отвечаю. История уже не однажды крепко нас порола, но порет она не одного человека, а целые поколения. Так вот, пора умнеть. Я думаю, особых пояснений тебе не требуется.

Андрей с удовольствием пожал крепкую руку секретаря.

А Рубанов, проводив его, долго еще сидел в кабинете, уставившись в одну точку, сомневаясь: а вправе ли он, второй секретарь, в свои тридцать с небольшим лет говорить такие слова? И отвечал — вправе. На его плечи уже сегодня легла главная тяжесть. Ему ее тащить, ему впрягаться в этот хомут.

Рубанов не зря сказал, что надо подождать несколько дней. На деле оказалось еще меньше. Андрей только вернулся из райкома, как у него в комнате длинно, без перерыва, залился междугородный звонок.

— Агарина можно к телефону?

— Я слушаю.

— Здравствуйте. Из областного управления внутренних дел беспокоят. Старший лейтенант Иванов. Вы будете завтра на месте?

— Буду. А… зачем я нужен?

— Длинная история, не для телефона. Вы о звонке пока никому не говорите, а завтра постарайтесь пораньше прийти в редакцию. Договорились? Да, а грибы у вас пошли или нет?

— Пошли.

— Отлично! До завтра!

Молодой мужчина с неприметным лицом сидел в кабинете Андрея, за его столом, и листал подшивку газеты. Он поднялся навстречу, протянул сильную даже на вид руку.

— Агарин? Не ошибся?

— Он самый. Здравствуйте.

— И я тоже тот самый, который вчера звонил. Садись. — Иванов по-хозяйски показал ему на стул. — Будем на «ты», так лучше для дела. Зачем я приехал, объяснять не надо. Ты каких-нибудь областных корреспондентов возил по району?

— Да приходилось.

— Вот и прекрасно. Я назовусь корреспондентом областного радио. Попросим у твоего редактора машину и поедем. Вопросы потом. Твое дело — свозить меня в Ветлянку. Есть такая деревня? Ну вот, прекрасно.

— Редактор болен, Травников за него, заместитель.

— Значит, попросим у зама. Я вот даже технику захватил. — Иванов поднял с пола и поставил на подоконник маленький магнитофон в черном футляре. — Пошли?

Через час, едва дождавшись, когда Нефедыч выгонит из гаража машину, они выехали в Ветлянку. Андрей сосредоточенно молчал, ломая голову над вопросом: зачем Иванову понадобилось в Ветлянку и зачем весь этот маскарад? А Иванов легко и беззаботно болтал всякую всячину и раз пять спрашивал, куда лучше съездить за грибами.

— Ты, парень, поберег бы себя, — посоветовал Нефедыч.

— А что такое? — Иванов с интересом уставился ему в затылок.

— Выдохнешься, а чё потом в свою дуделку дудеть будешь? Тебе ведь деньги платят, когда в дуделку тарабанишь.

Иванов расхохотался и стал тешить Нефедыча бородатыми анекдотами.

— Во, — одобрил тот. — Лучше побасенки. Я, глядишь, какую и запомню.

Так доехали до Ветлянки. Это была центральная усадьба одного из приобских колхозов. Широкие улицы с аккуратными белыми домами в зелени высоких старых тополей. В центре, напротив Дома культуры, торговый комплекс — четыре одинаковых каменных магазина, а между ними, посредине, деревянная контора предприятия розничной торговли, аккуратно обшитая досками и выкрашенная синей краской.

— Вот тут и тормози. Пойдем, Агарин.

Они долго ходили по всем четырем магазинам. Иванов, то и дело поддергивая висевший на плече магнитофон, подолгу расспрашивал продавцов, что почем стоит, рассматривал, щупал товары, только что их не нюхал, а Андрей ходил за ним следом и никак не мог взять в толк — зачем все это? И совсем уж удивился, когда его спутник, повертев так и эдак уродливые башмаки на толстой подошве, купил их.

Они вышли из последнего магазина, Андрей мимоходом глянул на Иванова и поразился — его лицо было искажено ненавистью, сильная рука судорожно тискала ремешок футляра. Рывком открыл дверцу, сел и снова на глазах изменился. Затараторил:

— А грибов я, мужики, настоящих свежих грибов, лет пять уже не ел.

— Так тебя, может, в лес отвезти, за грибами? — спросил Нефедыч.

— Нет, грибы подождут. Поехали домой.

Иванов замолчал. Сразу сгорбился и как бы постарел, это был уже не прежний разбитной парень, а просто усталый человек с мелкой сеточкой морщин под глазами.

Возле конторы райпо Иванов вышел из машины.

— Подожди! — Андрей выскочил за ним следом.

— Со мной пока нельзя.

— Я не пойду. Хочу только спросить: зачем вы меня брали, зачем весь этот маскарад?

— И почему со мной нет черных очков и нагана в кармане? — улыбнулся Иванов. — Ты свое дело, Агарин, сделал, прекрасно сделал. А теперь дело наше. Извини, свои профессиональные секреты. И прошу — пока никому ничего. Я тебя найду. На досуге потолкуем.

Он поднялся на высокое крыльцо райповской конторы. Андрей с Нефедычем поехали в редакцию.

Тридцатилетний Иванов, старший лейтенант ОБХСС, давно уже научился управлять своими чувствами. Когда ему хотелось кричать, он умел улыбаться, когда ему хотелось драться, он мог болтать ерунду. На это потребовалось немало сил и упорства, того, что не входит в служебные характеристики, о чем можно только догадаться, если вдуматься в казенные обкатанные фразы: «Социальное положение — из семьи колхозника. Место рождения — деревня Квашино Аяшинского района. Десять классов сельской школы. До призыва в ряды Вооруженных Сил — тракторист полеводческой бригады. Срочную службу проходил в пограничных войсках на дальневосточной заставе. После службы закончил областной экономический институт. В органах МВД — пять лет. Имеет выговор и четыре благодарности. Последние — за раскрытие особо важных дел, связанных с хищением государственного имущества».