Импровизатор - Страница 33

— Madonna mia! — воскликнул первый. — За кого вы нас принимаете? Мы честные крестьяне из Рокка-дель-Папа. Мы не убиваем ближних. Выпейте-ка с нами стаканчик да расскажите, зачем вас сюда занесло?

— Ну, до этого вам нет дела! — ответил я и быстро схватил протянутый мне стакан вина; я умирал от жажды.

Они пошептались между собою. Потом человек в широкополой шляпе встал, кивнул головой остальным двум, насмешливо поглядел на меня и сказал:

— Придется вам провести холодную ночь после теплого, веселого вечера! — Затем он ушел, и скоро мы услышали топот его лошади, на которой он помчался через Кампанью.

— Вы ведь хотели перебраться через Тибр? — спросил меня один из оставшихся. — Если не присоединитесь к нам, вам долго придется ждать переправы! Садитесь-ка на круп моей лошади — пуститься через реку вплавь, держась за лошадиный хвост, вам, вероятно, еще меньше будет по вкусу!

Я знал, что здесь оставаться мне было небезопасно, чувствовал, что мое место теперь между бесприютными скитальцами, и поспешил с помощью парня взобраться на его сильную, горячую лошадь; сам он уселся на нее впереди меня.

— Теперь дайте привязать вас! — продолжал он. — Не то вы не удержитесь. — И он опутал веревкой мой стан и руки, а затем обвязал ее вокруг себя самого. Мы сидели друг к другу спиной, и мне нельзя было шевельнуть ни одной рукой. Осторожно и медленно стала лошадь переходить реку вброд; местами было так глубоко, что она погружалась в воду по самые бока; но она сильно работала ногами и скоро вынесла нас на другой берег. Когда мы выбрались туда, парень отвязал меня от себя, но зато еще крепче прикрутил мне руки к подпруге. — Не то вы можете свалиться и сломать себе шею! — сказал он. — Держитесь же! Теперь мы понесемся через Кампанью вскачь. — Он сжал ногами бока лошади, спутник его сделал то же, и мы понеслись, словно опытные наездники. Я крепко держался руками и ногами. Ветер развевал длинные, черные кудри парня, и они били меня по щекам. Мы проезжали мимо разрушенных гробниц и водопроводов; на горизонте сиял кроваво-красный месяц; по небу скользили легкие белые облачка.

Все случившееся со мною сегодня: убийство Бернардо, разлука с Аннунциатой, бегство из родного города и эта дикая скачка по Кампанье привязанным к разбойничьей лошади — все казалось мне сном, страшным сном. Ах, если бы я мог поскорее проснуться, если бы все эти ужасные картины исчезли бесследно! Я зажмурил глаза и чувствовал только, как освежал мое лицо холодный ветер, дувший с гор.

— Ну, скоро мы опять будем под крылышком у нашей старухи! — сказали парни, когда мы въехали в горы. — А что, лихие у нас кони? Моя лошадь вчера ведь только получила благословение святого Антония! Мальчишка мой разубрал ее кистями и лентами, ее окропили святой водой, и теперь ей уж целый год нечего бояться ни самого лукавого, ни дурного глаза!

Начинало светать.

— Светленько становится! — сказал другой парень. — У синьора еще глаза заболят, пожалуй! Дай-ка я навяжу ему глазной зонтик! — С этими словами он крепко завязал мне глаза платком; теперь я ничего не видел, руки мои были связаны, словом, я находился в полной власти разбойников, но мне теперь было уж все равно. Я был слишком несчастен и без того. Я заметил, что мы подымаемся в гору; затем стали опять спускаться; ветви кустарников хлестали меня по лицу; должно быть, мы ехали не по дороге, а просто продирались сквозь чащу. Наконец меня заставили слезть с лошади и повели; спутники мои не обменивались ни словом; пришлось спуститься по какой-то лестнице, затем пролезть в какое-то узкое отверстие. Я слишком был занят самим собою и своими мыслями, чтобы замечать направление, по которому меня вели, но мне казалось, что мы не особенно сильно углубились в горы. Впоследствии, несколько лет спустя, я познакомился с этой местностью, которую посещают любопытные иностранцы и изображают на полотне художники; местность эта находится у древнего Тускулума. От него еще до сих пор сохранились развалины, находящиеся за Фраскати, где склоны гор покрыты каштановыми лесами и лавровыми рощами. Ступени амфитеатра обросли белым терном и дикими розами. Местами встречаются глубокие пещеры и каменные своды, почти совсем скрытые сочной зеленью трав и кустов. Над долиной виднеются высокие Абруццкие горы, составляющие границу болот; они придают всему ландшафту мрачный и суровый, но величественный вид; древние же развалины еще усиливают впечатление. Меня провели через узкий проход, почти незаметный за густо нависшим над ним плющом и другими ползучими растениями; затем мы приостановились. Послышался тихий свист и скрип отворявшегося люка или двери. Мы спустились еще на несколько ступеней вниз; тут я услышал говор людей; платок с меня сняли — я стоял под низким сводом; вокруг деревянного стола сидели рослые, мускулистые люди, в таких же длинных овчинных тулупах, как и мои спутники, и играли в карты. Над столом висели две зажженные медные лампы о нескольких светильнях, ярко освещавшие мрачные, выразительные лица игроков. Перед ними стояло несколько бутылок вина. Появление мое никого не удивило; для меня только очистили место за столом да придвинули ко мне стакан и кусок колбасы. Разговор шел на каком-то особом, непонятном мне жаргоне и, по-видимому, нисколько не касался меня. Голода я не ощущал, зато пить хотел страшно и принялся за вино. Взгляд мой скользил между тем по стенам; всюду были развешены ружья и разная одежда; в одном углу, под сводом, было углубление, и там висели два полуободранных зайца; под ними же я увидел еще одну фигуру. В углу неподвижно сидела занятая пряжею худощавая старуха, удивительно стройная и прямая. Седые волосы ее распустились и падали прядями вдоль щек и на бронзовую шею; черные глаза не отрывались от веретена. Старуха была живым изображением одной из парок. У ног ее лежала куча горящих угольев, отделявших ее от всего остального мира как бы магическим кругом.

Я недолго был предоставлен самому себе; меня подвергли некоторого рода допросу относительно моего положения в обществе, моих материальных средств и семейных обстоятельств. Я ответил им, что взятые у меня деньги составляли все мое имущество, что в случае, если они будут требовать выкупа, ни одна душа в Риме не даст за меня и одного скудо, что я бедный сирота и давно уже собирался отправиться в Неаполь, чтобы попытать там счастья в качестве импровизатора. Не скрыл я также и настоящей причины моего бегства — нечаянного и несчастного выстрела, не входя, однако, в подробности происшествия.

— Единственный выкуп, — прибавил я, — даст вам за меня полиция, если вы выдадите меня ей! И в настоящую минуту я ничего лучшего не желаю!

— Славное желание, нечего сказать! — сказал один из людей. — У вас, конечно, найдется в Риме зазнобушка, которая отдаст за ваше освобождение свои золотые побрякушки. И вам еще удастся импровизировать в Неаполе. Мы-то сумеем перевести вас через границу. Или же выкуп может быть заменен вашим вступлением в товарищество, и тогда вот вам моя рука! Вы попали к честным людям, как видите! Но теперь засните-ка — утро вечера мудренее! Вот постель, найдется и одеяло, испытанное и в холод, и в дождь — мой коричневый плащ, что висит на гвозде. — Он бросил его мне, указал на соломенную циновку, лежавшую по другую сторону стола, и вышел, напевая народную песенку «Discendi, o mia bettina!»

Я бросился на свое ложе, не надеясь, однако, заснуть. События последнего дня носились передо мною какими-то страшными призраками. Но все-таки скоро глаза мои сомкнулись, — физические силы мои были истощены вконец; я заснул и проспал целый день.

Проснувшись, я почувствовал себя удивительно свежим и бодрым; все, что вчера так потрясло мою душу, казалось мне теперь только сном, но место, где я находился, и окружавшие меня мрачные лица скоро убедили меня в действительности всего произошедшего.

Какой-то незнакомец с длинным, серым плащом через плечо и двумя пистолетами за поясом сидел верхом на скамье и вел горячую беседу с остальными разбойниками. В углу по-прежнему сидела смуглая старуха, занятая своею пряжею и до того неподвижная, что ее можно было принять за картину, нарисованную на темном фоне стены. На плитах перед нею по-прежнему лежали горящие уголья, распространявшие вокруг теплоту.