Имперский престол (СИ) - Страница 65

Как только будет построено здание музея, все это, сейчас хранящееся в закрытом крыле третьего этажа моего дворца, будет передано на хранение и всеобщее обозрение в музей.

— Правду говорят, что русский император — это воплощение царя Мидаса, — говорил шведский король, рассматривая предметы роскоши, способные стать большими культурными ценностями. — Я возьму вот этот штуцер, а так же шпагу и… Вот этот тряпичный ковер. Это же ваша супруга так вышивает? Отдам ей должное почтение.

— Да, мой друг, это сделала Ксения Борисовна, — соврал я.

На самом деле сцену битвы при Эрзеруме вышивали три вышивальщицы, но, да, под присмотром Ксении.

После того, как слуги унесли выбранные королем подарки я искал повод, чтобы оставить Густава Адольфа, отправить его хоть куда, но подальше. Потому решил передать шведского короля в руки срочно вызванному Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, чтобы тот показал нашу базу в Преображенском. Нельзя раскрывать свои козыри, но я хотел, чтобы шведский малолетний король проникся русскими возможностями по подготовке воинов и еще больше уверился в необходимости мира. Ну а что показывать, а что скрыть, решил умница Скопин-Шуйский.

— Что у меня дальше? — резко спросил я у Акинфия, как только передал короля в другие руки.

— Послы от грузинских княжеств, — отвечал мой секретарь, чуть успевая за мной, по пути в кабинет.

— Я уже им все сказал. Хотят у себя мира, значит там будут русские войска, и точка. С персидским шахом все согласовано. И пусть готовят людей и деньги, чтобы вместе с нами строить дорогу. Тогда более не будут гибнуть и жить в страхе. За это нужно платить. Если хотят говорить, то передай их Татищеву. Что еще? — на ходу говорил я.

— Захарий Петрович ожидает. Владыко хотел говорить. Кого наипервейшее? — уже немного задыхаясь сказал Акинфий.

— Ляпунова Захария! А тебе, чтобы потренировался с телохранителями, а то уже не поспеваешь за мной, задыхаешься! — сказал я, уже заходя в кабинет.

— Где время-то найти на это? — пробурчал Акинфий, исчезая, видимо, отправляясь за Ляпуновым.

Через десять минут я уже разговаривал со своим главой Приказа Тайных дел.

— Так сие можно сладить в любой день? — переспрашивал я у Ляпунова, не веря в то, что услышал.

— Да, государь-император. У нас нынче там пять человек на оплате. Да и прелестные письма готовы. Вся Прага будет их читать как только нужда придет. Еще три десятка наших людей готовы ко всему. Сами горожане не захотят бунтовать, бунт распочнем мы, — докладывал Захарий.

— Даже дефенестрацию устроишь? — усмехнулся я [Дефенестрация — акт выбрасывания кого-либо из окна. Так в Праге начиналась Тридцатилетняя война]

— Это что такое? — смутился Ляпунов.

Я объяснил.

— Так к тому и готовились! Токмо слово шибко мудреное, — сказал Захарий Петрович.

Я решил не ждать, пока протестанты в Праге сами созреют до того, чтобы начать бунт, а контролировать ситуацию. Нужно, чтобы мы были готовы к масштабному конфликту в Европе. Необходимо накопить оружие, создать отряды русских наемников, чтобы регулировать те или иные успехи разных сторон конфликта. Станут проигрывать протестанты, так подкинем им оружия и своих наемников, ну а католики потерпят поражение, так им поможем. Но больше я, все-таки за протестантов сыграю, как-никак мои основные торговые партнеры.

Я хочу обогатиться за счет европейской войны. И речь не только о серебре, или золоте. Люди — вот главный капитал, который приносит и серебро и безопасность, как и долгосрочную стабильность с развитием.

— Теперь рассказывай, как проходит Земский Собор, все ли хорошо! — повелел я.

Вопрос о развертывании религиозного конфликта в Европе важный, но это будет через года. А вот понять, как работает моя инициатива с постоянными Земскими Соборами, сейчас важнее.

— Все добре. Были только семь человек, что кричали о русском Сейме, кабы нынче было так, как в Польше. И царя выбирать и войну объявлять. Но их никто не послушал, не стали даже рассматривать такое, — докладывал Ляпунов.

— Где сейчас эти семь крикунов? Не люди ли это Сигизмунда? — спросил я.

— Нет, на дыбе говорили, что сами так удумали. Худородные они дворяне, с Новгорода, Пскова, Киева и Новгород-Северского, — отвечал Ляпунов.

Поспешил я, наверное, включать приобретенные недавно украинные земли в общественно-политическую систему России. В Киеве и рядом все еще витают мысли о безудержной шляхетской демократии. Но вот за Новгород и Псков обидно.

Это же получается, что люди выбрали именно этих делегатов, значит должны разделять мнение своих выдвиженцев на Земский Собор. Кстати, вот еще одна польза от созыва Собора — выявлять господствующее региональное мнение, чтобы не получить сепаратизма. И теперь нужно реагировать. Ляпунов должен справиться.

— Все, что есть на воевод Псковского и Новгородского завтра мне на стол положишь, как и свои предложения, что с этим делать. Придешь с Мининым, — давал я распоряжения Ляпунову. — Все на сегодня. Сопровождай меня на ярмарку! В дороге, если что вспомню, спрошу.

Меняется Россия. Если еще пять лет назад мне, вернее моему реципиенту, в укор ставилось то, то днем мог гулять по торговым рядам, то теперь это даже необходимость, которая играет мне на пользу. Я могу поговорить с людьми, некоторых знаю по именам. Таким панибратством я не злоупотребляю, но в народе бытует единственное мнение, что я, и есть природный, Богом даденый, царь, добрый к своему народу.

Слухи о том, что Димитрий Иоаннович все-таки умер некогда в Угличе то и дело появляются, но то досужие разговоры, за которыми пока не выявили ни одну политическую силу. Ну и в документах уже все в порядке и правдоподобно.

Легенда окончательная такова, что я был спрятан своими родичами Нагими от Бориса Годунова, который не хотел убивать меня, а желал взять в Москву на обучение, чтобы после, по совершеннолетию, передать власть. Не буду же я рассказывать дурное про своего тестя, причем, Борис, действительно, немало доброго для России сделал.

Перевезли меня в Литву, где я и получил образование в школе Виленского Православного братства. Была такая, вот только получилось некрасиво: при штурме Вильно все преподаватели погибли. Да и то я там обучался не под своим именем. А о том, что я и есть единственный сын Иоанна Васильевича, прозванного Грозным, узнал только в зрелом возрасте. Тогда и пошел забирать то, что мне принадлежит.

Ох, и тяжко же придется историкам будущего, чтобы раскопать сенсацию. Все документы, до которых я, или Ляпунов, могли добраться, где есть упоминание меня, как самозванца, уже сгорели.

Так что да — идет по улицам столицы природный царь, государь-император Димитрий Иоаннович.

Лица людей… Я считаю, что для того, чтобы понять, как живет народ, достаточно пройтись по оживленным улицам и посмотреть на лица людей. Может в будущем люди и научились скрывать свои эмоции, но в этом мире простые обыватели, словно дети. Если есть причина для радости, то человек будет улыбаться и радоваться. Горевать? Так не станет скрывать свое горе за улыбками, но станет плакать.

И на улицах люди радовались. Зрители белорусской батлейки искренне смеялись, хватаясь за животы. Там показывали, как русские воины били комично представленных османских янычар [Батлейка — белорусский, литвинский кукольный уличный театр].

Женщины разодеты так, что прямо пестрит в глазах. Много персидских шелковых цветастых платков. Сарафаны так же не блеклые, а яркие. И бабоньки такие… наливные все, как здесь любят. Точно не голодают.

Мужчины важные. Я только с десяток мужиков заприметил в лаптях. А так, все либо в сапогах, или же в новомодных полусапогах, на шнурках, по сути, ботинках. Главы семейств ходят с высокоподнятыми подбородками, как могут только вольные люди, чинно присматривают товар, торгуются.

А сзади таких мужчин и женщин снуют дети, в основном лет от семи до одиннадцати. Иные либо малые и их брать не стоит, либо невесты с женихами, тут не берут по иным причинам. У каждого из детей в руках либо калач, или же сладкий петушок. Мальчики подражают своим отцам и повторяют за родителем почти каждое движение. Девочки же смотрят на матерей и, чуть пряча глаза, покорно следуют за отцом. Вот только то и дело, но пробивается шаловливость и у мальчиков и у девочек, то отбегут куда, то проявят излишнее любопытство.