Имперские игры (СИ) - Страница 38

Прибытие в Нью-Йорк не стало для графа Игнатьева чем-либо особенным. Да, город был большим, внушающим, но вместе с тем молодым, очень ещё далёким от силы и словно бы впитанной самим камнями умудрённости многих городов Европы. А вот его спутник императорской крови – дело другое. Ему был в новинку Новый Свет, сама обстановка в этом американском городе, заметно отличающемся от тех мест, где он бывал раньше. Уже одна встреча представителей Российской империи, прибывших, наряду с другими, на международный трибунал, вне всяких сомнений, отложилась в памяти Александра Александровича Романова.

Мэр Нью-Йорка Горацио Сеймур, слабо интересовал Игнатьева. Граф помнил, кто этот человек и какую роль – весьма невеликую, связанную исключительно с управлением мирной жизнью города – он играет. В отличие от тех, кто находился рядом и следил за поведением и благонадёжностью этого самого мэра.

«Дикая стая». Некогда просто добровольческое формирование, выросшее сперва до прообраза специфической гвардейской части, а затем и переросшее этот уровень. Тайная полиция, военное министерство, постепенное проникновение ещё и в ведомство госсекретаря, здешнего министра иностранных дел. Армия опять же. причём гвардейские её части. Чем-то эта свежеиспечённая аристократия новорожденной империи напоминала Игнатьеву ту, что возникла при Наполеоне Бонапарте. Только слияния с аристократией старой возникнуть не могло просто по причине отсутствия таковой. Вместо этого – придание устойчивости и веса за счёт тех, кто прибыл с выбранным императором из России. Тоже умелый ход, равно как и цементирование связей между империями через брачные союзы на самом высоком уровне и не только та. Да, не только! Получившие от Владимира I титулы «джентльмены Юга», пользуясь случаем, начали наводить мосты насчёт браков своих сыновей и дочерей с аристократией старой, записанной в «Бархатную книгу» и «Готский альманах». И положительные отклики уже имелись, ведь пролившийся на аристократию новой империи золотой дождь от контрибуций и не только вкупе с уже имеющимися состояниями плантаторов манил некоторых обедневших аристократов Европы. Подобные браки не являлись мезальянсом… почти не являлись. Зато были удачной возможностью заново позолотить потускневшие, а то и начинающие ржаветь гербы.

Впрочем, эти дела сейчас волновали товарища министра и полномочного чрезвычайного посланника в самой малой степени. В отличие от первой встречи с Виктором Станичем, состоявшейся в городской мэрии, куда граф явился для уточнения кое-каких важных вопросов по долженствующему вот-вот начаться трибуналу.

Неожиданная встреча? Отнюдь. Странным было бы, состоись она позже. Место и вовсе не имело сколь-либо значительного влияния. Министр тайной полиции империи парой вежливых фраз поприветствовал Игнатьева и вместе с тем намекнул Сеймуру, что он в данном разговоре будет совсем лишним и даже немного вредным. Понятливый глава Нью-Йорка исчез так быстро, что ещё чуть-чуть и можно было заподозрить Горацио в колдовстве. Ну или хотя бы в тех умениях, что постоянно демонстрируют как следует вышколенные слуги в том же Зимнем дворце и иных резиденциях Императора Всероссийского.

Первая беседа двух людей, один из которых дипломат официальный, а другой не чужд этого искусства – особое событие. Сперва обе стороны стараются сопоставить уже имеющиеся у них сведения с реальностью, проверяя то или иное утверждение намеками, отслеживанием реакции на слово или жест, расстановкой логических и эмоциональных ловушек. И только затем, когда закончится всё вышеперечисленно, замаскированное под светскую часть беседы, необходимую для соблюдения правил приличия, начинается главное. Правда, товарищ министра иностранных дел Российской империи уже понял, что кое в чём канцлер Горчаков был прав. Станич имел нечто общее с Отто фон Бисмарком. Особенно в том, что касалось нежелания плести дипломатические кружева там, где можно было изложить что-либо прямым текстом. Притворная внешняя открытость, но не из-за недостатка умения плести словесные кружева, а как используемый стиль давления на собеседника и возможности ударить в нужный момент. Это Игнатьев понимал и принимал, встроив подтвержденное в манеру разговора с конкретным своим визави.

- Император будет рад видеть своего брата, - кривовато улыбаясь, подтвердил Станич, смотря то на Игнатьева, то на украшающие стену кабинета мэра картины, в большинстве своём довольно неплохие пейзажи и виды собственно Нью-Йорка. -Мы оба надеемся и почти уверены, что эта встреча с родным человеком будет более радостной для всех. Недоразумения наподобие случившегося… Они воспринимаются как необходимое зло подобными нам людьми, а вот носящие корону порой реагируют слишком эмоционально. Учитывая же дела семейные, ситуация может стать ещё более сложной.

- Великий князь Александр понимает щекотливость случившегося и намерен исправить горячность, допущенную цесаревичем в присутствии императора Владимира I и вашем.

- Я понимаю её мотивы. Ох уж эти либеральные веяния и те, кто их разносит. Ничему их не учит случившееся во Франции, и чуть было не произошедшее в других странах, уже полвека спустя. И тем более радостно осознавать, что великий князь Александр миновал опасность попасть под влияние разного рода либеральствующих особ. Его вообще, как мне докладывали, окружают крайне достойные люди наподобие графа Перовского, успевшего хорошенько повоевать в горцами, адмирала Краббе... да и вы, дорогой граф, тоже становитесь не последним человеком в круге, близком к Александру Александровичу.

- Я верный слуга России и государя.

- А великий князь в самом скором времени обещает стать самой верной и надежной опорой для своего отца. Другой же его сын, уже надевший корону, волею судеб оказался тут, но от этого не перестал быть частью древнего и славного дома Романовых Вы же. Николай Павлович, вновь показываете себя мудрым человеком и государственным деятелем, который на посту министра иностранных дел будет способен на куда большие свершения, нежели тот, кто его пока ещё занимает.

Игнатьев попробовал было смягчить прозвучавшие из уст Станича слова, слишком уж близкие к тому, что было истинным его намерением. Не получилось, поскольку собеседник в ответ лишь ещё сильнее развил тему потенциала Александра и его возможностей уже в самом скором времени, тем паче в свете уже почти что состоявшегося обрушения Парижского трактата. Заодно, показав действенность работы разведки на землях России, упомянул о том, что понимает причины не самого лучшего настроения великого князя Александра. Те самые причины, воплощённые в облике одной молодой фрейлины.

- Подобный брак… действительно нежелателен, - пересиливая склонность топить истину в дипломатическом многословии, произнёс граф. – И ранить чувства Александра, влияя на него самого или княжну Мещерскую, я не осмелюсь.

- Конечно же. Ведь положение приближённого к столь важной и для вас и для всей Российской империи персоне сложно достигается, но теряется легко, быстро изачастую без возможности восстановления, - понимающе кивнул Станич, при этом в голосе не прозвучало и тени иронии, тем более сарказма. – Первая влюблённость – это важно. Шрамы могут остаться на всю жизнь. Имелись… печальные исторические примеры. Генрих III Валуа, по некоторым теориям Елизавета Тюдор, иные, коим несть числа.

Игнатьеву оставалось лишь вздохнуть, разводя руками. Дескать, всё так и ничего с этим не поделать. Чувствуя нахлынувшие на графа не самые светлые эмоции, Станич сам, не привлекая прислугу. Поднялся с кресла и спустя минуту-другую перед графом стояли и несколько бутылок в благородным содержимым, и блюдца с закусками. До поры это скрывалось в одном из шкафов. Сам же министр тайной полиции лишь поинтересовался:

- Может ещё приказать кофе там, чаю или чего иного?

- Нет, благодарю. Я лучше немного бордо приму. Больно уж год урожая удачный, как погляжу.

- Хозяин – барин.

Всего парой слов вновь напомнил о своём вполне славянском происхождении этот «американец». Хотя и факт, что беседа велась на русском языке, причём сколь-либо серьёзного акцента у собеседника Игнатьев не наблюдал, о многом говорил.