Империя Солнца - Страница 14

Принцип «император—это народ» имеет почти что расовую основу. Династия считается исходным племенем, из которого появились или произошли основные роды японского народа. Таким образом, нация мыслится как единая большая семья или gens (род)в древнем смысле: это миф, скрепляющий ту же гордость и солидарность, которую в нас сегодня пытается вызвать расизм, в то же время придавая японской преданности почти патриархальный оттенок. Преданность, на такой основе, —это также pietas, а не то, что исчерпывается в свободном действии индивида; это долг крови. Естественно, что это чувство живо главным образом среди самых близких к имперской вершине элементов, то есть в буси или самураях—воинской и феодальной кастой, понимающейся как цветок японского общества, как того требует древняя пословица: «Буси среди людей—как вишня среди цветов». Организация самураев или буси в настоящую касту, в которой точно отражаются аскетические и героические черты наших древних рыцарских орденов, восходит приблизительно ко времени полутора тысяч лет назад. Однако доктрина, выступающая в качестве души и закона—бусидо, гораздо древнее; она согласуется с идеей японского государства и, будучи основанной на чётких этических, общественных, духовных и даже биологических нормах, точно передаётся из поколения в поколение вплоть до наших дней. И эта каста—тщательный хранитель традиции: как она верна императору до смерти, таким же образом она верна догме божественности императорского сана, который и сегодня, как века назад, она готова защищать от всякой профанации и секуляризации.

Доктрина бусидо, как и доктрина древнего западного рыцарства, касается не только воинской профессии (отчего было бы ошибочным считать самураев просто «воинской кастой»), но и всего образа жизни: это способ существования, лежащий в основе соответствующей расы духа и расы крови. Кроме высшей нормы преданности, сильнее жизни и смерти, бусидо охватывает также воинское образование, но в особом, не очень доступном современной европейской ментальности смысле, которое легко путает воина с военнослужащим и всегда связывает эту идею с чем–то жёстким, твёрдым, закрытым. В «пути буси», напротив, основой является также интериоризация героизма и силы, победы над собственной природой, —это фундаментальная вещь для достижения «утончённости», благородства, «стиля» и «красоты», как это всё понимается в Японии. Буси, таким образом, также традиционно учится господству над собственными мыслями, чувствами, импульсами и страстями: аскетизму sui generis. Однако ещё и сегодня бусидо не чужды практики и дисциплины дзена—одной из «эзотерических» школ буддизма, имеющего собственные методы контроля и пробуждения глубинной человеческой энергии, что уже граничит с оккультизмом. В нём всегда подчёркивается требование, чтобы всякая материальная реализация—например, владение оружием и той же японской борьбой джиу–джитсу—понималась как символ и основа духовной реализации. И как с одной стороны, у самураев существует самый твёрдый закон чести, тщательное избегание всего, что может наложить самую слабую тень на семью, к которой принадлежит самурай, с другой стороны существует идеал тонкой, непреклонной и неуловимой силы господства, избегающей любого «танцевального» и нарциссического выставления напоказ, любого тщеславия, что отсылает нас к доктрине Лао–цзы—доктрине деяния, являющегося нематериальным, wei–wu–wei, и в своей невидимости неудержимого.

Тот, кто серьёзно защищает идею «всеобщего образования», ссылаясь на проблему будущих элит, не может с равнодушием пройти мимо этих аспектов японской культуры. Скорее нужно признать, что Запад под предлогом господства над природой и материей уже не один век как почти полностью оставил задачу господства над собой; что на Западе часто существуют серьёзные недоразумения о том, что на самом деле значит мужество, которое одностороннее путают с самыми примитивными, относящимися к физической силе или «волюнтаристскими» формами; что из–за злополучных обстоятельств известная на Западе аскеза — это аскеза религиозного, отрекающегося, созерцательного типа, но не та, которая может объединить, усилить и преобразовать воинское призвание и аристократическую этику. Там, где стремятся серьёзно преодолеть все эти ограничения при помощи действительно полного мужественного образования, идеи, подобные идеям бусидо, покажутся вовсе не чуждыми, а, напротив, имеющими определённую актуальность для духовного авангарда наших обновленческих движений.

И, наконец, последнее. Трансцендентальная концепция японского государства, исходя из центра, составленного династией, и излучающейся через вены, составленные великими семьями буси, достигает всех остальных элементов нации и, таким образом, пронизывает всё национальное общество тем же смыслом. Вся Япония чувствует себя носителем божественной силы, единственным народом, у которого есть универсальная миссия, несводимая к любым требованиям простой материи. И это не старая преодолённая вера. Среди строк, которые учит в нынешних школах каждый японец, вплоть до самого юного возраста, встречаются, например, следующие: «Япония — это единственная божественная земля. Японский народ—единственный божественный народ, и из–за этого Япония может быть светом мира». Знаменитый политик Иосукэ Мацуома, недавно представлявший свою родину при Лиге Наций, выразился следующим образом: «Я убеждён, чтобы миссия народа Ямато (то есть японского) —это защита человеческой расы от ада, от разрушения, и ведение её к ясному миру».

Здесь мы, естественно, видим «миф», то есть идею–силу, намеревающуюся создать в народе высокое духовное напряжение. Как указал Рудольф Вальтер, используя аналогичные выражения, в реальности понятие «избранного народа» и наднациональной миссии вовсе не является только лишь японским достоянием: везде неизбежно виден тот же смысл народа, наполненного метафизическим напряжением и проникнутого чувством, в котором за человеческими силами действуют также силы свыше. Речь идёт о вере, свойственной также и арийским народам, и чтобы найти на Западе не менее великий эквивалент японской традиции, нужно только вспомнить римский символ, вековую веру в aeternitas Romae и в наднациональную и универсальную миссию народа Рима.

Сегодня эти соответствия не лишены чёткого значения. После отделения наиболее случайной, обусловленной текущим моментом части японской идеологии — то есть японской исключительности, в качестве центрального ядра остаётся идея борьбы, оправданной не только честолюбием материальной власти и чисто политическими причинами, но скорее идеей, миссией, призванием духовного господства и, по сути, трансцендентальным ориентиром. Так вот, необходимо, чтобы сегодня в текущей борьбе в той или иной форме всё более решительно утверждались бы значения этого рода, ограничивая силу других мифов и призваний. Поэтому Япония может соприкоснуться снами, и прежде всего с представителями, осведомлёнными о римской имперской традиции, не только на политическом, материальном и военном, но также духовном и идеальном фронте. Этнические и натуралистические различия не могут замаскировать бесспорное схождение в области традиционного духа. Тот, кто сумел сохранить этот дух с отдалённых эпох, может вступить в сражение на стороне того, кто сегодня пытается отвоевать его после преодоления упадка, разрушения и помрачения, характеризующего псевдоцивилизацию современного мира.

Basi spirituali dell’idea imperiale nipponica //Asiatica, n. 6/1940

Империя в своём высшем выражении — это такая наднациональная организация, которая в общем единстве не разрушает и не уравнивает всё содержащееся в ней этническое и культурное многообразие.

Поставленная таким образом проблема империи допускает два основных решения: юридическое и духовное.

Согласно первому из них, единство империи — это просто единство политико–административной организации, общего закона порядка в наиболее эмпирическом смысле этого термина. В этом случае качество, культура и особые традиции различных народов империи не страдают просто потому, что империя остаётся безразличным и чуждым по отношению к ним явлением. Империя здесь имеет значение просто как политико–административная организация и юридический суверен. Она ведёт себя по отношению к отдельным народам так, как равнодушное либеральное государство ведёт себя по отношению к индивидам, позволяя им делать то, что они хотят, лишь бы они соблюдали некоторые общие законы.