Империя под ударом. Взорванный век - Страница 10

— Да! Так вот! Да здравствует век двадцатый! Век мира, гуманизма и процветания России! Ура! Хайль!

Все закричали «ура», ударили бокалами в пол и бросились поздравлять друг друга, хрустя подошвами по хрустальной крошке:

— Ура–а-а! Господи, дождались! Поздравляем, господа! Увидим небо в алмазах!

Кто‑то бросился к Нине и, пользуясь суматохой, поцеловал ее не совсем святочным поцелуем. Путиловский хотел обидеться и взревновать, но передумал и тоже включился во всеобщий поцелуйно–шампанский хоровод. Затрещали хлопушки, дождем посыпались конфетти, ленты серпантина вязали всех по рукам и ногам.

Профессор Энгбрехт ринулся к роялю, и первые же бетховенские аккорды заставили Путиловского простить профессору все его косноязычие. Неизвестно, как там в мире дифференциального исчисления, но здесь, за роялем, профессор был вне конкуренции. Мощным баритоном он запел, и все подхватили «Оду к радости». Немцы и обучавшиеся в немецких университетах пели дружно и со знанием слов, доморощенные же только мычали мелодию, иногда вплетая знакомые повторы… Осененная музыкой немецкого гения, Россия плавно и торжественно вплыла в следующее столетие.

* * *

…Они пьют чай на веранде, а мимо с пастбищ возвращаются тучные коровы, бренча колокольчиками. Провизор очнулся — дверной колокольчик звенел уже давно. «Кого это черти несут?» Со стоном разогнувшись, он поплелся к дверям. Дежурство есть дежурство, ничего не попишешь. Кому‑то стало так плохо, что не поленился идти в аптеку.

За матовым стеклом двери маячили четыре странные фигуры с песьими мордами.

— Отворяй, отворяй, человеку плохо! — настойчиво барабанил по стеклу некто в барашковой шапке с нечеловеческим лицом.

Провизор распахнул дверь, и его взяла оторопь: нечеловеческое лицо придвинулось близко–близко. Засим последовал сильный удар фунтовой гирькой по голове, и последней эмоцией провизора стало удивление. Изразцовый аптечный пол вырос перед его глазами, закрутился и пропал.

Топаз перешагнул через мягкое тело и снял маску. Туз и Чухна быстро втащили провизора, усадили его на стул и стали приторачивать к стулу кожаными вязками. Викентьев удовлетворенно вздохнул и оглядел до чертиков знакомые шкафы с готовыми лекарствами, кассу и прилавок, за которым он бесцельно провел шесть месяцев своей драгоценной жизни.

— Ну–с, вы даже не подозревали, чем все это для вас обернется…

С этими словами Викентьев, не снимая маски, открыл саквояж, достал оттуда припасенный шкворень и легонько ударил им по ближайшей витрине.

Топаз у кассы зверем обернулся на стеклянный перезвон, но тут касса мелодично звякнула и открылась…

* * *

Под звуки рояля, взявшись за руки, гости и хозяева с Кларой во главе длинной змеей–вереницей плавно скользили по анфиладе комнат. Проплясав со всеми в кабинет, хвост змеи, состоящий из Нины и Путиловского, оторвался и остался сам с собой.

— Клянусь, — переводя дыхание, прошептал Путиловский в очень коротком перерыве между поцелуями.

— Да?

— Ты никогда не пожалеешь ни о чем!

— Дурачок! — засмеялась Нина. — Я ни о чем не жалею! Какой же ты у меня дурачок…

Тут же, как чертик из табакерки, возник восточный мудрец с лицом Франка:

— Вот видишь, Пьеро, ты уже и дурачок! А что ждет тебя в будущем?

— Алекс! Алекс! — раздался воркующий голос Клары.

— «Вот что ждет тебя в будущем», печально сказал мудрец и растворился в воздухе… — и с этими словами Франк схватил Нину за руку, — вместе с красавицей!

— Догоняй! — крикнула Нина и побежала вслед за Франком к елке.

Но Павел Нестерович вместо этого подошел к окну, раздернул темно–зеленую бархатную штору и погасил свет в кабинете, чтобы лучше видеть ночной Петербург. Дом стоял на Английской набережной, окнами на Неву, видно было далеко. Со Стрелки Васильевского острова пускали фейерверки. Полыхали факелы на Ростральных колоннах. Дневное ощущение счастья не ушло, но к нему прибавилась тайная тревога за судьбу этой девушки, этого дома, этого города и всей громадной страны.

Новый век, подобно гигантскому кораблю, начал плавание. И как в любом плавании, первые секунды и минуты всегда страшат неизвестностью. Что там, в темноте? Уже потом придет привычка и вахты превратятся в рутину… Однако сейчас эта странная тревога возбуждала Путиловского, призывая к действиям. Но каким? Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Все хорошо! Он любит и любим! Что тебе еще надобно, человече? И внутренний голос смолчал.

* * *

…Хорошо, что он успел сделать инъекцию и ему уже все равно — болит голова или нет. Провизор открыл глаза и понял, что все происходящее реальность, а не страшные фантазии. Люди с песьими головами куда‑то исчезли, а вместо них возникли один господин в клоунской маске и три господина обычных.

Господин в клоунской маске ничего не делал, только ходил и помахивал железякой по витринам, отчего по всей аптеке шел приятный хрустальный звон. Провизор закрыл глаза. Звон ему понравился, только вот голова почему‑то болит и рукой не пошевелить. Он попробовал ногой — та тоже не шевелилась. Это успокоило провизора: значит, можно ничего не делать. И он открыл глаза посмотреть, что делают другие господа.

Другие толпились у сейфа и пытались вскрыть его с помощью гигантской «килечницы», подобной тем, какими легко вскрываются баночки с кильками и шпротами. Однако сейф понимал, что он не баночка, и вскрытию отчаянно сопротивлялся.

— Потише ты тут, — кинул Топаз Викентьеву и хмуро посмотрел на Туза: — Чего тянешь?

— Так не подцепить никак, — сквозь зубы выдохнул красный от натуги Туз. — Патентованный, сука…

— Чего перся тогда?! Не подцепить! Цепляла… Стоял бы на шухере!

Викентьев коротко свистнул. Чухна дернулся к выходу, но его ожег взгляд Топаза. Викентьев, продолжая меланхолично громить аптеку, показал на провизора и изобразил свободной рукой поворот ключа. Топаз подошел к провизору со стаканом воды, плеснул ему в лицо.

«…Вот мы идем под дождем… крупные капли падают на лицо… хорошо…» Провизор открыл глаза. Лучше бы он этого не делал: правым глазом в опасной близости он увидел лезвие ножа.

— Где ключ? Ключ давай! — замахнулся на него Топаз.

От ужаса глаза сами закрылись.

— Хозяин забрал… вот те крест… на праздники…

Топаз наотмашь ударил провизора по лицу. Тот вместе со стулом упал набок. Лежать и наблюдать стало удобнее. Лишь бы больше не били и не забрали заветную коробочку с крышечкой.

«Уйдут — сделаю себе подарок… вторую инъекцию… заслужил… утром придет Певзнер… поблагодарит за службу… не сказал, где ключ… правда, сам не знаю, где… но не выдал…»

Клоун перестал крушить стекла с ретортами, коротко свистнул и показал на саквояж. Открыл его и достал оттуда коробочку из‑под монпансье.

«А–а-а, — догадался провизор, — они ищут морфий… сейчас будут колоться своим, из коробочки…»

Коробочку, однако, открывать не стали, а привязали к сейфу, подожгли и спрятались. Стало совсем интересно, особенно когда дымок побежал по шнуру, все ближе и ближе к коробочке.

«Это новогодний фейерверк, сейчас будет красиво… болит голова… как в детстве, когда отец наряжал елку, а я был маленьким…»

* * *

Зазвучала восточная мелодия, и на пороге в ореоле света возник Франк в мантии и колпаке астролога. В руках у него был поднос, накрытый цветастой шалью. Он поставил поднос на маленький столик. Рядом, как по волшебству, вновь возникла гувернантка с мокрой шваброй наизготовку.

Франк сдернул шаль, как‑то особенно ловко щелкнул пальцами — и на его ладони загорелось холодное пламя. Гости восхищенно зашелестели. Дети ахнули. Нина на всякий случай прижалась к Путиловскому. Он, естественно, не возражал.

Когда пламя почти догорело, Франк поднес ладонь к какой‑то ниточке, та вспыхнула — искры от нее весело побежали по другим ниточкам, на несколько мгновений все замерло… а потом вспыхнули разноцветными огнями шутихи, фейерверки, чертовы колеса, бенгальские огни!