Империя атома / Empire of the Atom [= Мутант] - Страница 2

Сказав это, Джоквин взглянул на лица сидевших перед ним. И понял, что допустил ошибку в первоначальной оценке. В комнате находились двое мужчин и три женщины. Мужчины — серьезный строгий лорд-правитель и полный лорд Тьюс, единственный сын леди Лидии от первого брака. Лорд Тьюс в отсутствие лорда Крейга, мужа Тани, сражавшегося на Венере, исполнял обязанности главнокомандующего.

Женщины — леди Таня, еще в постели, ее сестра Урозона и жена лорда-правителя Лидия, мачеха двух младших женщин. Леди Таня и ее сестра не разговаривали друг с другом, но общались через лорда Тьюса. Тот легко справлялся со своей ролью посредника и, как казалось Джоквину, искренне забавлялся.

С надеждой смотрел Джоквин на леди Лидию, пытаясь понять ее отношение. Он считал ее необыкновенно злобной женщиной. Из-за нее общий характер поведения семьи Линнов радикально изменился. Красивая, средних лет женщина, с прекрасными чертами лица, она была опаснее любого хищника. Постепенно ее интриги, как щупальца спрута, охватывали все правительство, и каждый затронутый ими учился иметь с нею дело. Контр-интриги, заговоры, планы, постоянное насилие, сознание неизвестной опасности, которая может обрушиться в любое время, — такова была цена. Постоянное напряжение отрицательно отразилось на Линнах. И в них теперь был лед. Напряженные и нервные, несчастные и медлительные, сидели они в комнате; мысли их скрыты, но поступки предсказуемы, и все из-за этой женщины.

Тем не менее именно в леди Лидии искал Джоквин ключи к тому решению, которое будет принято. Высокая, стройная, поразительно хорошо сохранившаяся, она была главным двигателем разрушения. Если у нее есть мнение — а у нее всегда есть мнение, — она уже начала действовать за сценой. И если она убедит своего склонного к компромиссам мужа предпринять специальные действия, сцена готова для разрушений.

И хотя он определил по их манерам, что его вызвали по чисто психологическим причинам, Джоквин заставил себя верить, что с ним советуются. Но эту веру трудно было сохранить. У него сложилось впечатление, что они слушают его слова как пустую формальность, не обращая на них ни малейшего внимания. Лорд Тьюс взглянул на мать, слегка улыбнулся. Она опустила веки, как бы скрывая мысль. Две сестры с застывшими лицами продолжали смотреть на Джоквина. Лорд-правитель ослабил напряжение, кивком отпустив ученого. Джоквин вышел дрожа. У него появилась дикая мысль предупредить оказавшихся в опасности храмовых ученых. Но он быстро отказался от этой мысли, как от безнадежной. Его послание не выпустят из дворца. В конце концов он пришел к себе, но не мог уснуть. Наутро ужасный приказ, которого он боялся всю ночь, был вывешен для всеобщего сведения. Джоквин слепо смотрел на него. Приказ был простой и безоговорочный.

В соответствии с приказом все ученые храма Рахейнла должны были быть повешены до темноты. Имущество храма конфискуется, само здание сравнивается с землей. Три акра храмовой территории превращаются в парк.

В приказе не говорилось, что парк отходит к городскому дворцу, но впоследствии оказалось именно так. Приказ был подписан твердой рукой самого лорда-правителя.

Прочитав его, Джоквин понял, что война храмовым ученым объявлена.

Ученый Олдин вообще не испытывал предчувствий, тем более их не было у него, когда он медленно шел к храму Рахейнла. Взошло солнце. Мягкий ветерок веял на улице Пальм, на которой стоял его новый дом. Мозг Олдина представлял собой обычный калейдоскоп счастливых воспоминаний и спокойной радости, что простой деревенский ученый за десять лет сумел стать главным ученым храма Рахейла.

Было лишь единственное пятно в этих воспоминаниях, и именно оно стало истинной причиной его быстрого продвижения. Более 11 лет назад он как-то сказал другому младшему, что поскольку атомные боги передали некоторые тайны механической силы людям, стоит подольститься к ним экспериментальными методами, чтобы выведать другие тайны. И в конце концов, может, и есть зерна истины в легенде о городах и планетах, сверкающих атомной энергией и светом. Олден невольно вздрогнул при этом воспоминании. Только с течением времени понял он размеры своего богохульства. И когда на следующий день тот младший холодно сообщил ему, что проинформировал главного ученого, это казалось концом всех надежд.

Но, к его удивлению, оказалось началом нового этапа в его карьере. Через месяц его вызвали для разговора с приехавшим Джоквином, который жил во дворце Линнов. «Мы поощряем молодых людей, чьи мысли не идут по проторенным дорогам, — сказал Джоквин. — Мы знаем, что для молодых характерны радикальные идеи, а по мере того как человек становится старше, он обретает равновесие между своей внутренней сущностью и потребностями мира. Другими словами, — закончил ученый, улыбаясь младшему, — имейте свои мысли, но держите их при себе.» Вскоре после этого разговора Олден был назначен на восточный берег. Оттуда год спустя он перебрался в столицу. Становясь старше и приобретая все большую власть, он обнаружил, что радикализм среди молодежи встречается гораздо реже, чем говорил Джоквин. Годы власти привели сознание глупости его тогдашних слов. В то же время он гордился ими, как будто они делали его «отличным» от других, ставили выше других ученых. Как главный, он понял, что радикализм — единственный критерий, по которому отбираются кандидаты для продвижения. Рассматривались только те рекомендации, в которых указывались хоть малейшие отклонения от стандартного мышления у кандидата. Это ограничение имело одно счастливое последствие. Вначале жена Олдена, решившая быть властью над властью храмов, объявила себя единственной судьей в деле продвижения. Юные храмовые поэты навещали ее, когда Олден отсутствовал, и читали ей свои стихи.

Когда они обнаружили, что ее обещания ничего не значат, их визиты прекратились. Олден обрел мир в доме, а жена его стала гораздо более страстной…

Его размышления кончились: впереди была толпа, крики и гул имели в себе что-то неприятное. Олден увидел, что люди собрались вокруг храма Рахейнла. Он подумал: «Несчастный случай?» И заторопился вперед, протискиваясь сквозь внешний край толпы. Неожиданно он рассердился, когда ему не уступили дорогу. Разве они не понимают, что он главный ученый? Он увидел в нескольких десятках футов от себя стражников дворца верхом и уже открыл рот, чтобы позвать их на помощь, когда что-то остановило его. До сих пор все его внимание сосредоточивалось на храме. Теперь, повернувшись, он увидел окружавший парк.

Пятеро юных поэтов Розамунды свисали с ветвей дерева на краю храмовой территории. На большом дереве поблизости шестеро младших и трое ученых еще судорожно дергали ногами. Олден застыл, парализованный. И тут же несколько посвященных, кому на шеи набросили веревки, закричали. Их крик оборвался, как только телега, на которой они стояли, выехала из-под них.

Ученый Олден пробирался сквозь толпу на ватных ногах. Он наталкивался на людей, шатался как пьяный, он лишь смутно сознавал происходящее. Если бы он единственный в толпе вел себя так, его тут же заметили бы и потащили на виселицу. Но казнь захватила толпу врасплох. Каждый новый прохожий, подошедший, чтобы посмотреть, что происходит, испытывал ужасный шок. Женщины падали в обморок. Несколько человек тошнило, другие стояли с оцепеневшим взглядом. Выбравшись из толпы, Олден вновь приобрел способность думать. Он увидел открытую калитку, нырнул в нее и поплыл — совершенно новое ощущение в ногах — сквозь кусты. И тут только он сообразил, что находится на территории городского дворца лорда и леди Крег Линн.

Это было самым ужасным моментом за все утро. В ловушке — и по собственной вине! Олден упал за густыми кустами и лежал в полуобмороке от испуга. Постепенно он понял, что впереди длинное надворное строение и путь к нему защищен деревьями. Олден не смел вернуться тем путем, что пришел сюда, не смел оставаться на месте. Он поднялся на дрожащих ногах, и боги были с ним. И вскоре он уже лежал, сжавшись, в длинном узком амбаре, где хранилось сено, примыкавшем к конюшне.