Императрица Фике - Страница 67

Императрица вздохнула, опустила руку с письмом и посмотрела в водянистые глаза Гольца.

— Что же я должна ответить его величеству? Я напишу ему сама… Но и вас прошу передать, что я чрезвычайно благодарна ему еще раз за то его участие, которое помогло мне стать тем, что я теперь… Этого я никогда не забуду… Считаю, что и его величество король должен вполне полагаться на мою с ним дружбу и на расположение к нему. Но мне очень тяжело… Простите меня за этот короткий разговор, но я так убита кончиной ее величества императрицы, что пока вам ничего сказать не могу. Я ведь никого не принимаю…

Когда после приема у Екатерины барон Гольц вернулся к лорду Кейту, тот еще более улыбался и похохатывал, расхаживая после завтрака по лаковому полу своего кабинета.

— Не понимаю, что творится! — говорил он. — Не понимаю! Император на днях только что освободил от работы всех своих дворян… Это породит недовольство среди крестьян. Те захотят тоже освобождения от крепостного состояния… Будут бунты… Будут бунты… А сегодня — еще новость… Государь — хе-хе-хе — уничтожил Тайную канцелярию, которая правила железным, порядком в стране…

— Каким образом?

— Указ его, прочитанный сегодня в сенате, говорит, что Петр Первый учредил эту канцелярию по «тогдашнего времени обстоятельствам», из-за «неистребимых в народе нравов».

— А теперь?

— Теперь, очевидно, царь думает, что нравы изменились… Я так не думаю… Всеми делами Тайной канцелярии приказано ведать сенату… Теперь эти старики будут разбирать «слово и дело»! Барон, у меня такое впечатление, что государь сам рубит сук, на котором он сидит.

— Как же он усидит?

— А может быть, мой друг, он и не хочет сидеть? А если он все это делает для того, чтобы сдать царство в чужие сильные руки?

И, засунув руки глубоко в карманы кафтана, сэр Джон выпятил нижнюю губу и стал смотреть в глаза барону Гольцу.

Тот отошел к окну.

— О, лед-то на реке почернел! — сказал Кейт.

Весна в 1762 году в Силезии пришла дружная, в марте месяце уже сошли снега. Из окон высокого замка в Бреславле королю Прусскому видно, как на полях пашут крестьяне, как они медленно идут за тяжелыми плугами, как перелетают за ними черные грачи. Мир! Удача!

Теперь-то он, прусский король, наверное, удержит за собой Силезию: перемирие с русскими заключено, русские понемногу отходят. Гольц в Петербурге ведет переговоры о мире.

Король стоит у окна, смотрит, как на привязанное к крыша колесо, в свое гнездо тяжело садится аист… Прилетели! В природе все идет очень быстро… Своим порядком… Правильно. Без потери времени…

А в политике бывают, к сожалению, задержки. Впрочем, Петр Третий в Петербурге делает все ради интересов Пруссии. Он уже обещал освободить все занятые его войсками прусские земли… Отлично!

Король подошел к столу, схватил, перелистывает проект мирного договора…. Вот. Будет заключен союз, по которому Россия обязуется помогать Пруссии, если на нее нападет другое государство: это значит, что Австрия уже никогда не нападет больше на Пруссию… Теперь Польша. Август Саксонский, поставленный когда-то польской шляхтой, слишком долго сидит польским королем. Теперь он очень стар, скоро умрет. А кто будет королем в Польше? Согласно мирному договору польским королем будет снова ставленник России, и тогда с Польшей можно делать все, что угодно… Россия охватывает ее с востока, Пруссия — с запада, и в таких тисках Польша расколется, как орех… По этому договору Пруссия поддержит русского императора в защите православных, живущих в Польше, которых притесняют католические попы, Россия же поддержит взаимно его — прусского короля, который тоже вступится за своих лютеран в Польше. Будет как раз так, как было уже с Силезией двадцать лет тому назад… Католики помогли тогда королю прибрать к рукам Силезию, чтобы освободить лютеран из-под католического ига… Ха-ха! Теперь очередь за Польшей.

Какая удача этот договор! Пруссия благодаря ему освобождается из проигранной войны, в которой она до полного изнеможения боролась семь лет. И выходит, не только ничего не потеряв, а с расширенными перспективами. Какая удача! Пруссия явно теперь на пути великой державы.

Нехорошо одно лишь, что Гольц все время доносит, что Петр Третий непременно хочет идти воевать в Европу… Против Дании! Кому и зачем нужны русские войска в Европе? Чтобы повторять грозные времена Петра Первого? Нет, это Европе больше не нужно! Впрочем, возможно, что такой войны не будет, — донесения из Петербурга говорят, что против императора Петра — вся его страна… Однако Фридриху II удалось использовать эту ситуацию в интересах Пруссии: за признание своих будущих завоеваний в Европе в войне против Дании Петр Третий уже заранее согласен по этому договору признать права короля Прусского на завоеванные им Силезию и Глац. Даже и впредь — на все будущие прусские завоевания!

Однако Гольц доносит, что в России все время вспыхивают крестьянские бунты… Если Петр Третий действительно бросится на Данию — о, в России могут быть события! Петр Третий так торопится с этой войной, что даже откладывает свою коронацию! Как неумно! Царь или не понимает, что эта шумная, блестящая церемония смирит, оглушит народ, усмирит, заставит его повиноваться? Коронация — дело попов, именно попы поддерживают царей в народе! Следует его предупредить — это действительно опасно! Надо написать все ему, императору Петру!

Король взялся за письмо Гольца и снова раздумчиво прочел его еще раз:

«Только вы, ваше величество, только ваше письмо может удержать царя от того, чтобы не натворить непоправимых ошибок».

И, сев за стол, король начал письмо императору Петру Третьему:

«Вам самим ехать в Данию на эту войну ни в коем случае не следует! — писал он. — Подыщите способного генерала. Вы не можете всюду сами совать свой нос! Я серьезно настаиваю на том, чтобы ваше величество поскорей короновались — такие церемонии очень импонируют народу. Я уже ведь писал вам — я не верю русским. Всякая другая нация благодарила бы бога, пославшего им такого государя, с такими исключительными качествами… Разве русские понимают свое счастье? Как вы не боитесь выехать из вашей страны, оставить ее? Разве не может случиться, что чье-нибудь задетое оскорбленное самолюбие соберет кучку недовольных, а там возникнет и серьезный заговор? В чью же пользу? — спросите вы. Это ясно! Конечно, только в пользу брауншвейгского принца Ивана, который сидит в Шлиссельбурге… Да вы представьте себе только, ваше величество, что во время вашего отсутствия из России какая-нибудь горячая, но пустая голова составит заговор, найдутся на это и чужие деньги — и вытащит Иоанна Антоновича из тюрьмы? Разве вашему величеству тогда не придется прерывать самые удачные, самые важные военные операции, чтобы броситься домой, тушить пожар? О, меня просто охватывает дрожь от этой мысли! Я бы всю жизнь упрекал бы сам себя, если бы не написал так откровенно всего этого вашему величеству… Поймите меня правильно, почему я пишу так! — продолжал Фридрих. — Я ведь душой и телом заинтересован в сохранении вашей жизни… Да как же мне и не посылать тысячи благодарностей тому, кто один во всей Европе протянул мне руку помощи в моем несчастье в то время, как союзники мне изменили, тому, кто заключает со мной такой благородный и великодушный мир…»

Фридрих бородкой пера почесал клювастый нос. Посмотрел в окно. Весна! И какая счастливая весна! Сегодня можно будет немного помузицировать — где же моя флейта! Давненько я не играл! О, не до музыки было…

И перед королем пронесся снова невыносимо жаркий августовский день. Кунесдорф. Топот кавалерии Зейдлица, идущей в атаку… Вот она вся с маху валится в овраг. Русские гаубицы громят прусские ряды в кровавое месиво, в кашу из мяса, костей, внутренностей, среди которых еще блестит чей-то медный кивер… Стальная стена русских. И он сам, прусский король, подпрыгивающий от страха на месте, истошно вопящий: