Императрица Фике - Страница 20
А на Москве к Ивану Васильевичу снова наваливала забота — надо было рознь с братами избывать. По завещанию еще отца их, великого князя Василия Васильевича Темного[19], было всем братьям приказано слушать мать, великую княгиню Марью Васильевну, во иночестве Марфу. «А дети мои из ее воли не вымутся!» — писано было в этом завещании.
На ту весну князь Борис Васильевич поехал в Углич к брату своему — к Андрею Васильевичу Большому, и оба говорили много и жарко о своих обидах: с Новгородом они-де оба бились, да Новгород-де обоим им, князьям-братаничам, боком вышел! Князь Иван все на себя забрал. А как их другой Юрий-брат помер, так брат Иван тоже все его добро на себя отписал, им ничего не пожаловал. А теперь вон-от он, Иван-то Московский, Ахмата-царя изобидел, и идет тот царь Ахмат на свой улус Московский с расправою, а не на их владенья. Ну пусть-де теперь Москва сама с ним ведается, а их дело — Углич да Ржев! И порешили оба брата уйти от греха из своих городов и со своими боярами, с дружинами подальше в Новгородскую землю, поближе к Ливонскому рубежу.
Так они оба и сделали. Князья Андрей да Борис ушли из Ржева и Углича, стали в Великих Луках, оттуда послали своих бояр к польскому крулю, чтобы тот их с братом Иваном рассудил. Казимир послов принял ласково, пожаловал княжьим женам в прокормление город Витебск — дело-то принимало серьезный оборот. Великий князь Иван отправил вдогонку за братьями ростовского архиепископа Вассиана, старца телом хилого, но духом мощного и бестрепетного, подлинного стоятеля за русскую землю: братьев надо было уговорить.
На страстной неделе владыка Вассиан вернулся из своей миссии на Москву безо всякого успеха: оба брата гневались на своего старшего брата, и главной причиной всей вражды была-де она, Софья Фоминишна. Она-де своими советами толкала мужа на гордые дела, которые дорого обходились потом всей русской земле. А главное дело было в том, что великое княжение Иван Васильевич после своей кончины хотел оставить мимо наследника брата своего Андрея Большого — сыну от первого брака Ивану Ивановичу.
Владыка со вздохами и охами докладывал об этих печальных делах, посверкивая остренькими глазками сквозь белые мохнатки бровей. Иван Васильевич молча слушал речь святителя. «Опять старые дела! Ано опять котора[20] между дядей и племянником из-за престолу». — Сына своего Ивана я ставлю на великое княжение так, как мне отец повелел! — уклончиво наконец вымолвил князь Иван. — А что до того, что имение неправо я дал, так наш отец приказал нам матери нашей слушаться… Как она прикажет, так тому и быть. Она теперь хоть инокиня, а во всем свою власть держит… А ты, владыка, сказывал ли братьям, что я их жалую, даю им Калугу да Алексин?
— Сказывал! — ответил владыка и засмеялся тоненько: — Хи-хи-хи!.. Как не сказывать! Да только братья твои говорят, что ты больно хитер, что Алексин и Калуга на пути от татар к Москве стоят и, де, что если те города взять, то, значит, тебя от татар и оборонять им придется. Хитро, говорят, великий князь все делать хочет, и кто это, ему, говорят, все советует?
А Иван Васильевич слушает, и так он и видит перед собой строгое, неуступчивое лицо Софьи. Ох, и есть да еще будут раздоры! У Софьи рос ведь сынок Васенька Иванович, топал уже по великокняжьим клетям толстыми, крепкими ножонками. Царского, греческого роду тот был Василий — «Василевс», по-русски сказать — ну «царь»…
— Или что же это — не Васю ты поставишь на царство, а Ивана Ивановича, что рожден от тверской княжны Марьи, от их крамольного роду? — как-то раз спрашивала уже Софья Фоминишна у мужа.
Васенька-то пока что невеликое облачко, а сулило оно большею бурю… Борьба за власть в тени трона была привычной стихией византийцев, они хорошо знали все ее хитрые приёмы и обычаи, они в ней никого не щадили. Старшему сыну Ивану могла грозить и еще одна тайная опасность: не зря ехал уже на Москву вызванный брат Софьи, прямой наследник константинопольский, царевич Андрей.
Вести о распрях на Москве между братьями долетели в Дикое Поле, до Ахмата-царя, и очень он был им рад: вставала старинная смута, и могли, пожалуй, повториться жирные татарские времена, могла, пожалуй, вспыхнуть усобица… И Ахмат-царь торопился издаля подымать свои бунчуки, слал новое посольство, торопил Казимира выступать на Москву, уж и межу указал, где должны были сойтись польские, в латы кованные, и татарские овчинные, в войлочных бронях полки.
За Рязанью, из дальних сторожей, с дальних рубежей от выдвинутых в степь вольных казаков, от их застав и засек в Диком Поле наконец запылали сигнальные огни на вышках, взвились высоко черные дымы. Шел Ахмат — царь Ордынский — из глубин волжских степей на Москву, на свой улус.
В майский день собрал Иван Васильевич совет в своей избе. Сидел там весь великокняжий род да ближние люди. Был тут чернолицый, низенький, широкоплечий не в меру князь Верейский Михайло Андреевич, молчаливый и мирный человек, дядя великого князя. Он уже давно уступил большую часть своего удела Москве и связал свою судьбу с племянником.
Сидела и черница — инокиня Марфа — в черном апостольнике, подхватывавшем ее одутловатые желтые щеки. Был тут митрополит Геронтий со епископы да с архимандриты, был тут и сын великого князя, его наследник, тонкий красивый юноша Иван Иванович, по прозванью Малый. Белые высились в окнах березки, сквозили душистой листвой, ворковали голуби под застрехами, да накатывало, обдавало по временам колокольным звоном. Солнце в упор зажигало цветные искры на нарядах и на оружии, на поясах и светило прямо в темный лик Одигитрии.
— Русские люди, — сказал Иван Васильевич. — Приходит грозный час. Должны мы отстоять наше государство — Москву — от ордынского царя… Станем же, как прежде стаивали, станем, как великие и славные стоятели стаивали: и Александр Невский против немцев-рыцарей, и как Дмитрий Иваныч, прадед наш, против царя Мамая. И пусть бог по молитвам наших заступников Петра и Алексия митрополитов, поможет нам упасти наше правое дело, нашу землю, на которой и нам трудиться, на которой жить и нашим детям, внукам и правнукам, и ныне, и присно, и во веки веков.
Рати надобно собрать борзо… Передние полки поведут на рубежи сын наш Иван Иванович Малый да брат наш Андрей Васильевич Меньшой. Потом прибуду я сам с ратью. Дядя наш, князь Верейский Михайло Андреевич, да боярин Иван Юрьевич останутся на Москве для управы. Супруге нашей Софье Фоминишне с ребятами ехать на Дмитров, а оттуда к Белоозеру, и с ней пойдет великокняжья казна для обережения же. И быть с нею окольничему боярину Плещееву Андрею Михайловичу.
Слышали все, что Ахмат-царь идет к Дону-реке. Воевода Звенигородский, князь Ноздреватый Василий Степанович! Идти тебе с казанским царевичем Нордоулатом на ушкуях, сбежать Волгою, ихнюю Орду-город позорить, пожечь, людей побить, сколько мочно… Боярин Скряба Тимофей Прокопьевич! Скачи немедля в Крым, к брату нашему, царю Менгли-Гирею, проси, чтобы делал так, как по клятвенным ярлыкам-шертям, договорено… И шел бы он, Менгли-Гирей-царь, на Подолию, под Киев, чтобы Казимиру-крулю к царю Ахмату на межу выйти было не мочно!
А Москва быстро наполнялась народом: все спасали свои жизни и добро. Люди бежали с полудня, с татарского древнего пути, куда шли московские полки и где теперь должен был проходить и Ахмат-царь. На Рязанскую дорогу выходили и уже стали стеной костромичи, ярославцы, нижегородцы. Туда вышли и наши касимовские татаре да татаре из Новгорода-Рязанского. Оборонным рубежом лежала там река Ока, быстрая в своем глубоком ложе, среди лесов и перелесков из елок, березок, осин. Горели деревни — их, уходя в оборону, жгли крестьяне, горели и усадьбы поместий. Толпы помещиков, крестьянского люда, посадских со всяким скарбом, скотом спешили-шли, ехали к Москве за укрытием в стенах и за обороной в поле…
Татарские разъезды передовых отрядов на своих быстрых конях уже рыскали под самой Москвой, перехватывая дороги, рубя, арканя и уводя мужиков и баб, девок и ребят в полон, убивая крепких мужиков. Толпы ясыря[21] появились и тянулась уже по степи, проклиная судьбу, в голос прощаясь с родными краями. Москва все больше распалялась на великого князя Ивана: