Императрица Елизавета Петровна. Ее недруги и фавориты - Страница 12

«Опальное положение, уединенная жизнь Елизаветы при Анне послужили к выгоде для цесаревны, – пишет далее Соловьев. – Молодая, ветреная, шаловливая красавица, возбуждавшая разные чувства, кроме чувства уважения, исчезла. Елизавета возмужала, сохранив свою красоту, получившую теперь спокойный, величественный, царственный характер. Редко, в торжественных случаях являлась она перед народом, прекрасная, ласковая, величественная, спокойная, печальная; являлась как молчаливый протест против тяжелого, оскорбительного для народной чести настоящего, как живое и прекрасное напоминание о славном прошедшем, которое теперь уже становилось не только славным, но и счастливым прошедшим».

Елизавета понимала, что все от нее чего-то ждут, она должна взять на себя ответственность, но кто поведет к высокой цели? Да и женское ли это дело затевать перевороты? Слежка ужесточается, одного «смотрителя дома» уже мало, и вот майор гвардии Альбрехт вручает аудитору Барановскому именной указ: «Должен ты быть поставлен на безызвестный караул близ дворца Елизаветы Петровны, имеешь смотреть: во дворец цесаревны какие персоны мужеска и женска пола приезжают, також и ее высочества куды изволит съезжать и как изволит возвращаться – о том бы повседневно подавать записку по утрам, ему, Альбрехту. В которое время генерал-фельдмаршал во дворец цесаревны прибудут, то б того часа репортовать словесно прибытии его ему ж, майору Альбрехту; а если дома его Альбрехта не будет, то отрепортовать герцогу брауншвейг-люнебургскому. Французский посол когда приезжать будет во дворец цесаревны, то и о нем репортовать с прочими в подаваемых записках». Удивительное дело: по слухам, Миних действительно приходил к Елизавете, предлагая свои услуги. Елизавета от услуг Миниха отказалась со словами: «Ты ли тот, который корону дает кому хочет? Я оную и без тебя, ежели пожелаю, получить могу». Известно все это со слов прислуги, правда или нет, не мне судить, но принц Антон, отец младенца-императора, в это свято верил.

А то, что послы – французский Шетарди, и шведский Нолькен – заглядывали к Елизавете, это совершенно точно. Нолькену необходимо было оговорить условия, на которых будет начата война с Россией. Елизавета трусила ужасно, но слушала, кивала головой. Шетарди надо было выполнять указания своего правительства, и он все примеривался: из кого составить партию? Вся столица знала, знал и Шетарди, что при свержении Бирона три гвардейских полка шли во дворец, совершенно уверенные, что на престол сядет матушка Елизавета Петровна. У Елизаветы старая дружба с гвардией, она крестит их младенцев, зовет крестников к себе в дом, запросто сидит с ними за столом, и все это не чернь, а дворянство. У Елизаветы полно сторонников, но кто станет во главе заговора?

У Нолькена были свои заботы. Он требовал от цесаревны точные условия договора – какие будут от России вознаграждения для Швеции, когда дело будет сделано? Встречаться напрямую с цесаревной стало опасно, и Нолькен пригласил Лестока лечить себя. Теперь он мог говорить о русских делах в любое время. Но переговоры так и не сползли с мертвой точки. Елизавета через Лестока передавала шведскому послу, что тронута его заботой о ее персоне, но опасается упрека со стороны своего народа, если ради достижения трона России будет нанесен урон. Деньги она готова заплатить, но от завоеванных ее отцом земель не отщипнет ни пяди.

Анна Леопольдовна спала и видела, как избавиться от Елизаветы. Был придуман для нее новый жених – принц Людвиг Брауншвейгский, брат принца Антона. По замыслам двора, принц Людвиг должен был стать вместо свергнутого Бирона герцогом Курляндским. В Курляндию и решили сослать Елизавету, но она категорически отказалась выходить замуж, заявив, что не сделает этого никогда. Ей не поверили, предложили новую кандидатуру, очень спорную – французского принца Конти. Елизавета вообще отказалась разговаривать на эту тему.

Главным врагом своим она считала Остермана: хитрый старый лис, он всеми способами желает ее унизить и вообще ищет ее погибели. Персидский посланник привез дары всем членам царского дома, Елизавету обошли подарком. Она смертельно обиделась и нашла способ передать Остерману свое негодование: «Он забывает, кто я, и кто он, забывает, чем он обязан моему отцу, который из писцов сделал его тем, чем он теперь есть, но я никогда не забуду, что получила от Бога, на что имею право по своему происхождению». И не забыла, как покажут дальнейшие события.

Шведское правительство приказало Нолькену вернуться в Стокгольм, он так и уехал, не получив от Елизаветы никакого письменного обещания, только устное: вознаградить Швецию за военные издержки, давать ей субсидии в случае нужды, предоставить шведам торговые преимущества… и никаких земельных уступок. Нолькен уехал, а 13 августа 1741 года Швеция – видимо, субсидия от Франции наконец была получена – начала войну с Россией. Двор Елизаветы и она сама настаивали, чтобы во главе шведской армии шел ее племянник Карл Петр Ульрих герцог Голштинский. Этот мальчик по своему происхождению и родственным связям имел права как на трон русский, так и на шведский. Это хотя бы как-то формально объясняло вмешательство Швеции в дела России. Шведы отказались: зачем в военных делах оперные страсти, да и мал еще Карл Петр для полководца – тринадцать с половиной лет. Все шло по сценарию, но, к удивлению Франции, первую битву при Вильманштранде выиграла русская армия.

Ситуация становилась тупиковой. Елизавета хотела получить объяснения от Шетарди, но боялась с ним встретиться открыто. Она назначала ему свидание через верных людей в местах случайных – то на Петербургской дороге вечером в темень, то у дома Линара, где они якобы столкнулись неожиданно. Но встречам мешали непредвиденные обстоятельства, даже погода была против – зарядил дождь.

Наконец встретились. Елизавета тут же стала жаловаться. Она просила манифеста, совета и денег. Манифест с объяснением целей войны должны были прислать шведы. Шетарди обещал этому поспособствовать, на советы тоже не поскупился. Осталось разобраться с третьим вопросом. Елизавете деньги нужны были позарез. Она «подкармливала верных гвардейцев», верных было много, а каждому она ссудила по пять рублей. Теперь, оставшись на мели, она просила у Франции субсидии в 15 тысяч. У Шетарди таких денег не было, но если бы и были, он бы призадумался – давать ли. Он успел разувериться в этой затее с заговором. Неожиданная победа русских смешала карты. Партия так и не создана, а Елизавета – непостоянная, нерешительная, упрямая и трусливая, – какой с ней совершишь переворот? Но 2000 рублей цесаревне он все-таки дал, нашел у приятеля, которому накануне повезло в карты. Ах, как он потом корил себя, что не стребовал с Парижа денег и не дал Елизавете всей нужной суммы! Сделай он это, и мог бы приписать себе весь успех событий 25 ноября! Но не будем забегать вперед.

Шведы сочинили и нашли способ передачи «Манифеста для достохвальной русской армии». Способ передачи был странный, Остерман негодовал по этому поводу – так в цивилизованном мире не поступают! Манифест за подписью главнокомандующего Левенгаупта был оставлен в деревне в надежде, что его обнаружит русская армия. В манифесте сообщалось, что шведская армия вступила в русские пределы для получения удовлетворения за многие неправды, сочиненные иностранными (в смысле нерусскими) министрами, и теперь хочет освободить русский народ от ига и жестокостей чужеземцев. Были там слова о «незаконном наследстве» и о желании шведов предоставить русскому народу свободное избрание законного и справедливого правительства.

Елизавету манифест вполне устроил, она надеялась, что этот документ произведет волнение в армии, кто-то как-то организуется и возникнет предводитель, сильный и мужественный человек, который сделает то же, что сделал Миних для Анны Леопольдовны. Но в армии не видели этого манифеста. Да и прочитай гвардейцы его, мало ли что там враг напишет, да и можно ли ему верить. А между тем уже было ясно, что верный Елизавете Преображенский полк вот-вот будет отправлен из Петербурга на театр военных действий.