Императоры. Психологические портреты - Страница 79

— Этот — настоящий русский… Хоть в нем, по крайней мере, течет только русская кровь…

В середине августа царь с молодой женой отправился в Крым и оставался там до ноября. Теперь княгиня Долгорукая стала называться светлейшей княгиней Юрьевской и на ее имя было положено в банк три миллиона. К изумлению царедворцев, Екатерина Михайловна поселилась теперь не в скромной вилле Бьюк-Сарай, а в Ливадийском дворце, в апартаментах императрицы.

Сюда же в Крым приехал Лорис-Меликов. Ему все еще не удалось добиться окончательного согласия царя на привлечение депутатов к государственной работе. Сплетничали, будто бы диктатор соблазнял Александра Николаевича тем, что, дав задуманную им "конституцию", он, царь, может легально сделать морганатическую свою супругу законной императрицей.

Наконец царь с новым семейством выехал из Ливадии в Севастополь, с тем, чтобы вернуться в столицу. Проезжая мимо Байдарских ворот, он велел остановиться. Накрыли стол на веранде. Теплый полдень поздней крымской осени располагал к ленивой мечтательности, и не хотелось ехать на север, где опять придется думать о том, подписывать или не подписывать "конституцию", то есть лорис-меликовский проект о созыве депутатов для участия в делах Государственного совета.

Январь и февраль 1881 года были безрадостны для царя, хотя ему было приятно видеть Екатерину Михайловну не тайно, а на правах супруги. Она теперь жила с детьми открыто в пышных приготовленных для нее апартаментах дворца. У них теперь была общая спальня. И спали они на одной постели. Спальня супругов была рядом с кабинетом государя, и он часто приходил туда после мучительных объяснений с министрами.

А между тем, когда царь старался устроить свою новую семью, не дремала подпольная Россия. Она напоминала о себе грозными прокламациями. "Внезапные припадки тоски, — рассказывает Кропоткин, — во время которых Александр II упрекал себя за то, что его царствование приняло реакционный характер, теперь стали выражаться пароксизмами слез. В иные дни он принимался плакать так, что приводил Лорис-Меликова в отчаяние. В такие дни он спрашивал министра: "Когда будет готов твой проект конституции?" Но если два-три дня позже Медиков докладывал, что органический статут готов, царь делал вид, что решительно ничего не помнит. "Разве я тебе говорил что-нибудь об этом? спрашивал он. — К чему? Предоставим это лучше моему преемнику. Это будет его дар России".

На первой неделе поста царь говел и приобщался. 1 марта утром Лорис-Меликов предложил царю подписать заготовленный акт, который сам Александр Николаевич называл "указом о созыве нотаблей", намекая на судьбу Людовика XVI. "Конституция" была подписана. Надо было ехать на развод в манеже, но Лорис-Меликов настойчиво просил государя не выезжать из дворца: "Ищут террористов, они где-то близко, их скоро найдут, Желябов уже арестован … А пока государь не должен выезжать никуда".

Но Александра Николаевича как будто что-то толкало ехать непременно в Михайловский манеж. Отпустив министра, император пошел в апартаменты Екатерины Михайловны. Она сама шла к нему навстречу. И она, как министр, умоляла царя не выезжать из дворца. "Ходят ужасные слухи. Надо подождать".

Александр Николаевич с нежностью слушал ее лепет. Ее заплаканные глаза и ребяческие чуть припухшие губы пробудили в нем тот хмель, который так часто волновал его уже немолодое сердце… Потом он торопливо простился и поехал в Михайловский манеж.

Около часа пополудни он сел в карету. Вокруг скакало шесть терских казаков. Раньше он ездил всегда по Невскому и Малой Садовой, а на этот раз он приказал ехать по Екатерининскому каналу и Инженерной улице. В манеже все было в порядке, и царь ласково улыбался окружающим. Из манежа прежней дорогой он поехал в Михайловский дворец к великой княгине Екатерине Михайловне. Здесь он завтракал. Благодушное настроение его не покидало. Он вышел из Михайловского дворца в четверть третьего.

Карета мчалась по Инженерной улице, а потом повернула направо по набережной Екатерининского канала. За окнами кареты промелькнул отряд флотского экипажа, потом взвод юнкеров Павловского училища. Слева виден был канал, справа — длинная стена вдоль сада Михайловского дворца. Мальчишка-мясник лет четырнадцати вытянулся браво и отдал честь государю. А это кто? Кто этот с небольшим свертком в руках?

Раздался страшный треск, и столб дыма и пыли покрыл весь проезд. В луже крови корчился, крича, мальчишка, секунду перед тем смеявшийся беззаботно. Валялись на земле два казака. Царь невредимый вышел из кареты, изуродованной и вывернутой взрывом.

Полковник Дворжицкий, мчавшийся в санях за царской каретой, подбежал к Александру Николаевичу, умоляя сесть в его сани и спешить во дворец. Но странное и жуткое любопытство овладело царем. Ему надо увидеть сейчас, немедленно лицо того, кто бросил бомбу. Убийцу схватили. Он стоял в трех шагах. И Александр Николаевич направился к нему. Это был молодой невзрачный человек маленького роста в осеннем пальто из толстого драпа. На голове была шапка из выдры. Он угрюмо, исподлобья смотрел на царя.

Какой-то подпоручик, подбежав к толпе и еще не видя Александра Николаевича, спросил испуганным голосом: "Что с государем?"

— Слава Богу, — сказал царь, — я уцелел, но вот…

И он показал на кровавую лужу, где корчились люди.

— Не рано ли Бога благодарить? — пробормотал молодой человек в шапке из выдры.

Александр Николаевич направился к раненым, но не успел сделать и двух шагов. Раздался второй взрыв. Когда дым рассеялся, увидели, что царь отброшен к решетке канала, лежит истерзанный и окровавленный, а в нескольких шагах от него лежит и его убийца — тоже истерзанный, тоже в крови…

Это было 1 марта 1881 года, в два часа тридцать пять минут пополудни.

Странно было смотреть на этого высокого, широкоплечего тридцатишестилетнего человека, который казался каким-то огромным ребенком, испуганным и растерявшимся. То, что происходило тогда в этой хорошо ему известной комнате, было непонятно и дико: непонятны были врачи, эти чужие люди с засученными рукавами, которые расхаживали по комнате, как у себя дома; непонятно было, почему княгиня Екатерина Михайловна в ужасе бормочет какие-то отрывочные французские фразы. А главное, непонятен был отец, который лежал почему-то на полу и смотрел еще живыми глазами, не произнося ни единого слова… Да полно — отец ли это? Кровавая полоса на лице изменила знакомые черты, и в этом изуродованном, безногом и жалком существе нельзя было узнать высокого и бравого старика.

Странно, что Сергей Петрович Боткин называет это окровавленное тело "его величеством".

— Не прикажете ли, ваше высочество, продлить на час жизнь его величества? Это возможно, если впрыскивать камфору и еще…

— А надежды нет никакой?

— Никакой, ваше величество…

Тогда цесаревич приказал камердинеру Трубицыну вынуть из-под спины государя кем-то подложенные подушки. Глаза раненого остановились. Он захрипел и умер. Государева собака Милорд жалобно заскулила, ползая около окровавленного тела императора.

Надо бежать из этого ужасного Зимнего дворца, где каждый лакей, каждый истопник может быть агентом загадочного и неуловимого Исполнительного комитета. Надо бежать в Гатчину. Там дворец Павла — как вобановская крепость. Там рвы и башни. Там в царский кабинет ведут потаенные лестницы. Там есть подземная тюрьма и люк. Через него можно бросить в воду злодея, прямо на острые камни, где ждет его смерть.

Аничков дворец тоже не надежен. Но его можно обезопасить. Вокруг него будет вырыта подземная галерея с электрическими приборами. Эти зловещие кроты революционеры погибнут, ежели им опять вздумается готовить подкоп.

И Александр III уехал в Гатчину и заперся в ней.

Третьего марта он получил письмо от Константина Петровича. "Не могу успокоиться от страшного потрясения, — писал Победоносцев. — Думая об вас в эти минуты, на кровавом пороге, через который Богу угодно провести вас в новую судьбу вашу, вся душа моя трепещет за вас — страхом неведомого грядущего на вас и на Россию, страхом великого несказанного бремени, которое на вас ложится. Любя вас, как человека, хотелось бы, как человека, спасти вас от тяготы в привольную жизнь; но на это нет силы человеческой, ибо так благоволил Бог. Его была святая воля, чтобы вы для этой судьбы родились на свет и чтобы брат ваш возлюбленный, отходя к нему, указал вам на земле свое место".