Император Португальский - Страница 6

Свежевыстиранная и неношеная рубашка лежала в сундуке для одежды. Ему больно было сознавать, что она там лежит, но было бы нечестным по отношению к Катрине использовать ее подарок как простыню для малышки.

Как бы там ни было, когда время приблизилось к полуночи, а Катрина спала самым что ни на есть глубоким сном, он подошел к сундуку и вынул рубашку. Сперва он отодрал крахмальную манишку, а затем разорвал рубашку на две части. Одну часть он подсунул под маленькое тельце, а вторую разостлал между девочкой и толстым теплым одеялом, которым она была укрыта.

Потом он снова заполз в свой угол и стал, как и прежде, наблюдать за девочкой. Он просидел совсем недолго, и часы пробили двенадцать. Почти не сознавая, что делает, он поднес кольцо из пальцев левой руки к глазам и посмотрел на кровать.

И надо же! На краю кровати сидел маленький голый ангелочек Господень. Он весь исцарапался и искололся о грубую постель и уже, конечно, собирался уйти прочь от всего этого. Но вот он обернулся, пощупал чудесную рубашку, провел по полотну обеими ручками и тут же, закинув ножки на кровать, снова улегся охранять ребенка.

А по одной из ножек кровати в это же самое время вверх ползло что-то черное и ужасное. Когда оно увидело, что ангел Господень собирается уходить, оно высунуло голову над изголовьем кровати и ухмыльнулось от радости, что сможет залезть в постель и лечь на его место.

Затем, при виде того, что ангел Господень вновь стал на стражу, оно задрожало всем телом, словно предчувствуя самые жуткие муки преисподней, и опять сползло на пол.

На следующий день дела у маленькой девочки пошли на поправку. Катрина была так рада, что болезнь отступила, что у нее язык не повернулся сказать что-нибудь об испорченной свадебной рубашке, хотя можно было не сомневаться, что, по ее мнению, в мужья ей достался дурень.

Однажды воскресным днем, когда девочке из Скрулюкки шел уже пятый год, Ян Андерссон взял ее за руку и они вместе отправились в сторону леса.

Они прошли мимо тенистой березовой рощи, где обычно присаживались отдохнуть. Они прошли мимо пригорка с земляникой, и они даже прошли, не останавливаясь, мимо извилистого ручейка Тветбеккен.

Они шли, взявшись за руки, молчаливые и серьезные, словно желая показать, что им предстоит нечто торжественное.

Они направились к востоку и скрылись в чаще леса, но не остановились и там, а через некоторое время показались на поросшей лесом горушке, возвышавшейся над деревней Лубюн.

Отсюда они спустились к развилке, где проселочная дорога пересекалась с дорогой, ведущей в деревню, и теперь наконец стало ясно, куда они направляются.

Но они не пошли к Нэста или Нюста. Они даже не взглянули на Дэр Фрам или По Вальн.

Они все продолжали идти в глубь деревни. Было почти невозможно понять, куда они держат путь. Ведь не могло же статься, что они собираются навестить Бьёрна Хиндрикссона из Лубюн!

Что правда то правда, жена Бьёрна Хиндрикссона приходилась матери Яна сводной сестрой, и поэтому Ян действительно состоял в родстве с самыми богатыми людьми прихода и имел право называть Бьёрна Хиндрикссона с женой дядей и тетей. Но до сих пор Яну вовсе не хотелось придавать этому значения. Он едва ли даже когда-нибудь говорил Катрине о том, что у него такая важная родня. Он всегда сходил с дороги, пропуская Бьёрна Хиндрикссона. Ян ни разу не подошел к нему на холме перед церковью, чтобы поздороваться и пожать ему руку.

Но теперь, с тех пор как у Яна появилась такая удивительная дочка, он был уже не просто бедным поденщиком. Теперь у него было сокровище, которое он мог показывать, цветок, который украшал его. Теперь он был не беднее богатых и не слабее сильных. И теперь он шел прямо к огромному главному дому усадьбы Бьёрна Хиндрикссона, чтобы впервые в жизни навестить своих важных родственников.

Визит в усадьбу получился недолгим. Меньше чем через час Ян с маленькой девочкой уже снова шли через двор, направляясь к калитке.

Но, дойдя до калитки, Ян остановился и оглянулся, будто ему захотелось вернуться в дом.

И дело было не в том, что ему пришлось пожалеть о том, что он приходил сюда. Приняли их во всех отношениях хорошо. Жена Бьёрна Хиндрикссона сразу же подвела девочку к стоящему в центре длинной стены голубому буфету и дала ей кусочек сахара и сухарь. А сам Бьёрн Хиндрикссон стал расспрашивать, сколько ей лет и как ее зовут, а потом открыл большой кожаный кошелек, который он носил в кармане брюк, и подарил ей блестящую монетку.

Яна угостили кофе, и тетушка расспросила его о Катрине и поинтересовалась, держат ли они корову или поросенка, холодно ли у них в избе зимой и получает ли он за работу у Эрика из Фаллы достаточно денег, чтобы жить на них, избегая долгов.

Нет, не то, как прошел сам визит, огорчало Яна. Когда он уже просидел некоторое время, разговаривая с Бьёрном Хиндрикссоном и его женой, они извинились перед ним — что само по себе было совершенно справедливым, — сказав, что вечером приглашены на праздник и через полчаса должны ехать. Ян, естественно, понял, что это время необходимо им, чтобы собраться, встал и попрощался.

Но тут тетушка поспешила к буфету, достала масло и сало, наполнила один мешочек крупой, другой — мукой, завязала все это в узелок и вручила Яну. Она сказала, что это маленький гостинец для Катрины. Должна же она получить хоть какое-то вознаграждение за то, что осталась стеречь дом.

Вот над этим-то узелком Ян и размышлял.

Он прекрасно понимал, что в узелке были всевозможные лакомства, о которых они так мечтали каждый раз за едой у себя в Скрулюкке, но взять узелок казалось чем-то несправедливым по отношению к девочке.

Если подумать, он ведь приходил к Бьёрну Хиндрикссону не побираться, а просто навестить родню. Ему не хотелось, чтобы они заблуждались на этот счет.

Вообще-то, он подумал об этом сразу же, еще в доме, но его уважение к Бьёрну Хиндрикссону и его жене было так велико, что он не осмелился не принять этот узелок.

Он вернулся обратно от калитки и положил узелок у угла конюшни, где постоянно мимо ходили слуги, которые просто не могли не заметить его.

Ему было досадно оставлять узелок. Но его девочка не какая-нибудь нищенка. Никто не должен думать, что она и ее отец ходят и побираются.

Когда девочке было шесть лет, Ян из Скрулюкки отправился однажды весенним днем в школу в Эстанбю, чтобы послушать школьный экзамен.

Это была первая школа в приходе, и все жители находили, что это очень здорово, что ее удалось построить. Ведь прежде у звонаря Свартлинга не было иного выхода, как вместе с учениками переходить от одного двора к другому.

Вплоть до 1860 года, когда этот новый дом был закончен, ему приходилось менять помещение для занятий каждые две недели, и частенько он вместе со своими маленькими учениками был вынужден сидеть в той же комнате, где хозяйка готовила еду, а хозяин стоял у верстака и столярничал, где старики целыми днями лежали в постели и под скамьей стояла клетка с курами.

Тем не менее обучение проходило успешно, ибо звонарь Свартлинг был человеком, умевшим сохранять свою высокую репутацию при любых обстоятельствах. Но все же ему, наверное, было приятно получить возможность работать в комнате, которая использовалась только как школьный класс. Здесь уже никто не загромоздит стены откидными кроватями и не завесит их полками с посудой и рабочей утварью. Заслоняющий свет ткацкий станок не будет стоять здесь прямо перед окном, и уже никакая соседка не зайдет поболтать и выпить кофе прямо посреди уроков.

Нет, здесь он получил возможность развесить по стенам картинки из библейской истории, изображения животных и портреты шведских королей. Здесь у детей появились настоящие маленькие парты с низенькими скамейками, и им уже не надо было тесниться вокруг высокого стола с откидными краями, из-под которого едва виднелись кончики носов. У звонаря Свартлинга была здесь собственная кафедра с полочками и ящиками, где он держал большие классные журналы. Тут он выглядел во время занятий гораздо более величественно, чем в прежние времена, когда частенько спрашивал урок, сидя у самой плиты, и когда за спиной у него полыхал огонь, а на полу перед ним сбивались стайкой ребятишки. Здесь у него было определенное место для доски и крюки для карт и таблиц, и их уже больше не приходилось, как раньше, прислонять к дверцам шкафов и спинкам диванов.