Император и молот - Страница 29

Шеф помолчал. У него появилось странное чувство, как у человека, который потянулся за мечом, десять лет висевшим на поясе, и не обнаружил его. Шеф снова попытался воззвать к источнику своего вдохновения, к своему советчику, к своему богу.

Никакого отклика. Теперь у него была мудрость Аль-Хоризми. Мудрость Рига ушла.

Император римлян понуро опустился на походный стул с исказившимся от бесконечной усталости лицом.

– Полное фиаско, – сказал он. Потянулся за Святым Копьем, которое всегда было при нем, прижался щекой к наконечнику. Через несколько секунд почтительно, но по-прежнему устало поставил Копье на место.

– Даже Копье бессильно меня утешить, – продолжал Бруно. – Я слишком грешен. Я прогневил Господа.

Два задыхающихся от послеполуденного зноя телохранителя неуверенно поглядели друг на друга, потом на четвертого человека в палатке – дьякона Эркенберта, который, отвернувшись, добавлял в питьевую воду вино.

– Ты прогневил Господа, herra? – переспросил Йонн, самый бесшабашный и глупый из двоих. – Ты же по пятницам ел рыбу. И Бог знает – да и мы все знаем, – что у тебя давно не было женщин, хотя тут полно…

Его товарищ больно наступил ему на ногу кованым сапогом, и голос Йонна оборвался.

На лице Бруно ничто не отразилось, он продолжал усталым тоном:

– С греческим огнем вышла неудача. Сорок добрых братьев убиты и взяты в плен, Агилульфа вытащили из воды сильно обгоревшим. – Во взгляде императора мелькнуло оживление, он распрямил плечи. – Уверен, что эти греческие ублюдки выстрелили нарочно, хотя знали, что могут попасть в наших. Но как бы там ни было, – он снова откинулся на спинку стула, – мы проиграли. Греческий адмирал отказывается повторить атаку, все время хнычет о своих потерях. И Волк Войны разрушен. Ворота целы и невредимы. Я не виню тебя, Эркенберт, но ты должен признать, что во втором их выстреле было нечто дьявольское. Казалось бы, можно надеяться, что Бог пошлет своим слугам удачу. Если они его верные слуги. Боюсь, что я к таковым не отношусь. Уже не отношусь.

Эркенберт не поднял взгляда, продолжая наливать флягу за флягой словно в бездонную бочку.

– Нет ли других знаков, о император, что Бог отвернулся от тебя?

– Их слишком много. К нам продолжают поступать перебежчики. Они заявляют, что были христианами и их насильно обратили в ислам. Мы заставляем их есть ветчину, потом проверяем их сведения. Все говорят одно и то же. Арабская армия уже буквально за холмом, ее ведет лично халиф Эр-Рахман. Десятки тысяч воинов, говорят они. Сотни тысяч. Всех, кто не исполняет волю халифа, сажают на кол. А самое худшее ты и сам знаешь, о дьякон. Ни слова не слышно о Святом Граале, Лесенке воскресения, которая должна стоять рядом с Копьем смерти. Сколько уже людей погибло во время поисков? Иногда я слышу во сне их стоны. Тот пастушок, который приходил за Граалем в крепость, ты замучил его до смерти. И тот мальчик, светловолосый, который в пламени рухнул с небес. Они должны были прожить долгую жизнь, но теперь они мертвы. И тщетно, все тщетно…

Император откинулся еще глубже, его длинные руки коснулись земли, глаза закрылись.

Металлические латные рукавицы лежали перед ним на столе. Дьякон Эркенберт тихонько подошел к ним, взял одну, взвесил в руке и вдруг со всей своей тщедушной силой ударил рукавицей по лицу ничего не подозревавшего императора. Из сломанного носа тут же хлынула кровь. Пока ошеломленные телохранители тянулись к рукояткам мечей, Эркенберт был уже сбит с ног, распростерт на столе, и рука, подобная стволу дуба, стала душить его за горло, а острие кинжала нацелилось в глаз.

Постепенно атмосфера разрядилась, император выпрямился и отпустил дьякона.

– Стойте, где стояли, парни. А ты объясни, за каким чертом ты это сделал?

На обращенном к нему бледном лице не мелькнуло и тени страха.

– Я ударил тебя, потому что ты предаешь Господа. Бог послал тебя исполнить волю Его. Какова бы Его воля ни была! А ты, ты впал в грех отчаяния! Ты ничем не лучше самоубийцы, который ищет убежища в смерти из страха перед волей Господней. За одним исключением. Ты еще можешь искупить свою вину. На колени, нечестивец, который должен быть императором, и умоляй, чтобы Всевышний простил тебя!

Император медленно опустился на колени, кинжал выпал у него из руки, он стал бормотать «Отче наш», а кровь все струилась по его лицу. Эркенберт дождался конца молитвы.

– Достаточно. Пока достаточно. Исповедуешься перед своим исповедником. А сейчас сиди тихо. – Дьякон осторожно ощупал сломанный нос императора. Император оставался недвижим, привыкнув к боли за время своих многочисленных самоистязаний.

– Ничего страшного. Через пару дней будешь выглядеть по-старому. Выпей-ка это, – дьякон протянул Бруно то, что умудрилось не расплескаться из кружки. – А теперь послушай, что я тебе скажу. Да, греческий огонь нам не помог. Да, Волк Войны разрушен. Да, Грааль все еще не найден. Но задумайся об этих перебежчиках, о тайных едоках свинины, которые приходят в твой лагерь. Они вероотступники и дети вероотступников, многократные предатели. Пришли бы они к тебе, если бы думали, что халиф этих басурман может победить тебя? Нет. Они бегут, потому что уверены в его поражении. Так поставь их в передних рядах твоей армии, напомни об участи, которая ждет у мусульман тех, кто отрекся от их лжепророка. Порази халифа, как Самсон, сильный у Господа, разил филистимлян.

Император поскреб испачканный кровью подбородок:

– Это звучит так, как будто численное превосходство за нами, а не…

– Тогда разбей мусульман в горных теснинах. Отомсти за смерть неистового Роланда. Как там поют менестрели в «Песне о Роланде»?

К общему удивлению, отозвался флегматичный Йонн:

– Они, франки то есть, поют: «Chrestiens unt dreit et paiens unt tort» – «Христиане праведны, а язычники лгут». Я слышал эту песню на рынке в Лойвене. Я из-за нее и вступил в Орден.

– «Христиане праведны, а язычники лгут». Вот все, что нужно знать в этой жизни. Но чтобы укрепить твою веру, я расскажу тебе еще одну историю. Когда посланники благословенного папы Григория прибыли в Англию, чтобы проповедовать Евангелие, мои соотечественники их не слушали, они предпочитали быть язычниками, в точности как нынешние еретики. И тогдашний архиепископ Павлиний совсем пал духом, готов был в своей слабости покинуть Англию и вернуться в Рим. Но тут апостол Петр, первый папа нашей Церкви, от которого получили свою власть все последующие папы, явился Павлинию во сне и безжалостно выпорол его веревкой с завязанными на ней узлами, а потом приказал архиепископу продолжать свое дело. А когда Павлиний проснулся, на его теле, там, где его стегал святой Петр, все еще были видны следы веревки. И Павлиний продолжил свой поход и победил. Так сделай это и ты, император! А в наказание за твое малодушие, хоть я и не твой исповедник, назначаю тебе такую епитимью: идти в первых рядах сражаться за Святую Церковь!

Император поднялся на ноги и поглядел на дьякона сверху вниз.

– А как насчет наказания для тебя, малыш? За то, что ты ударил избранного Богом?

Дьякон выдержал его взгляд:

– Я добуду тебе Грааль или умру.

Мощная ладонь сжала его плечо.

– Добудь мне Грааль, и тогда я дам вот какую клятву. Если я разобью неверных, то я сделаю тебя не архиепископом и даже не кардиналом, а самим папой Римским. У нас уже было слишком много итальяшек, которые никогда не покидали стен Рима. Нам нужен новый папа Григорий. Истинный наследник святого Петра.

– Но папский престол занят, – пролепетал Эркенберт, едва не лишившись дара речи от грандиозности внезапно открывшейся перед ним перспективы.

– Это можно будет устроить, – сказал Бруно. – Как уже не раз делали.

В лагере халифа, Наследника Пророка, разыгрывались другие драмы. Следуя обычаю, войсковые командиры в час заката собрались для рапорта, один за другим входя в установленный несколько часов назад огромный павильон – именно из-за его размеров и времени, необходимого на его установку и разборку, армия так медленно продвигалась на север полуострова. Командиры подходили к дивану халифа, останавливаясь перед знаменитым кожаным ковром, по бокам которого наготове стояли палачи с обнаженными скимитарами и намотанными на запястья шнурками для удушения. Рядом с халифом теперь неотлучно находился его любимый советник, юный Мухатьях. Генералы смотрели мимо него оловянным взором. Советы его были нелепы, предположения глупы. Рано или поздно халиф от него устанет. Генералы старались также не смотреть на занавеску позади дивана: согласно закону и обычаю женщины халифа не могли появляться на его официальных аудиенциях, но им исстари позволялось незаметно смотреть и слушать. Поговаривали, что женщины тоже пользуются благорасположением халифа и далеко завели повелителя по его нынешней дороге безрассудства. Но заявить об этом вслух никто бы не осмелился.