Имаджика. Примирение - Страница 102

Миляга был не единственным обитателем дома на Гамут-стрит, который уловил в раскаленном воздухе запах Ин Ово. Почуял его и бывший пленник этого ада — Отдохни Немного. Когда, поручив Понедельнику притащить наверх камни и послав Клема осмотреть на всякий случай дом, Миляга вернулся в Комнату Медитации, его былой мучитель сидел на подоконнике. По щекам у него текли слезы, а зубы судорожно пощелкивали.

— Он идет, верно? — сказал он. — Вы видели его, Освободитель?

— Идет, но не видел, — ответил Миляга. — И не трясись ты так, Дохлик. Я не дам ему и пальцем к тебе притронуться.

Отдохни Немного выдавил жалкую улыбку, которой трясущаяся челюсть придала особенно гротескный вид.

— Вы говорите, как моя мама, — сказал он. — Каждый вечер она твердила: «С тобой ничего не случится, с тобой ничего не случится…»

— Я напоминаю тебе твою мать?

— Ну, плюс-минус сиськи, конечно, — ответил Отдохни Немного. — Должен вам признаться, красавицей она не была, но все мои отцы ее любили.

Снизу раздался какой-то шум, и бедняга подскочил чуть не до потолка.

— Все в порядке, — сказал ему Миляга. — Это просто Клем закрывает ставни.

— Я хочу приносить какую-то пользу. Чем я могу помочь?

— Делай то, что делаешь. Наблюдай за улицей. Увидишь там кого-нибудь…

— Я знаю. Бить тревогу.

Клем, Понедельник и Миляга трудились без слов и без передышек. К тому времени, когда камни были подняты наверх, на улице начало смеркаться и Миляга застал Отдохни Немного за странным занятием: он высовывался из окна, сдирал с деревьев полные кулачки листьев и швырял их в комнату. Когда Миляга спросил, в чем заключается цель его действий, Отдохни Немного объяснил, что с наступлением сумерек становится трудно различать улицу сквозь листву, вот он и решил ее уничтожить.

— Когда я начну Примирение, тебе, наверное, надо будет перенести свой пост на верхний этаж, — сказал Миляга.

— Как скажете, Освободитель, — согласился Отдохни Немного, соскальзывая с подоконника. — Но прежде чем я туда отправлюсь, у меня, если вы позволите, есть одна крошечная просьба.

— Да?

— Вопрос очень деликатный.

— Давай же, не бойся.

— Я знаю, что вы собираетесь начать ритуал, и мне приходит в голову мысль, что, возможно, в последний раз я имею честь находиться в вашем обществе. Когда Примирение будет закончено, вы станете великим человеком. Конечно, я вовсе не хочу сказать, что сейчас вы не великий, — поспешил он добавить. — Конечно! Конечно, великий! Но после этой ночи все будут знать, что вы — Примиритель и что вы свершили то, что оказалось не под силу Самому Христу. Вас сделают Папой, и вы сядете писать мемуары… — Миляга расхохотался. — …и я никогда больше вас не увижу. Так оно, конечно, и должно быть. Это правильно и справедливо. Но прежде чем вы станете таким безнадежно знаменитым и перед вами преклонятся народы и государства, я вот было подумал… не могли бы вы меня… благословить?

— Благословить? Тебя?

Отдохни Немного замахал своими длиннопалыми ручками.

— Понимаю! Понимаю! — воскликнул он. — Вы и так проявили ко мне безмерную доброту…

— Дело не в этом, — сказал Миляга, опускаясь перед ним на корточки точно так же, как когда тот был под каблуком у Юдит. — Я бы выполнил твою просьбу, если б мог. Но, Дохлик, я не знаю, как это делается! Я никогда не был священником, не проповедовал Евангелие и не воскрешал мертвых.

— Но у вас же есть апостолы, — сказал Отдохни Немного.

— Нет. У меня были друзья, способные меня выносить, и любовницы, которые сумели ко мне приноровиться. Но я никогда не обладал способностью вдохновлять людей, вести их за собой. Все силы уходили на соблазнение. У меня нет права кого-нибудь благословлять.

— Прошу прощения, — сказал Отдохни Немного, — Я никогда больше об этом не упомяну.

Потом он взял руку Миляги и приложился к ней лбом — точно так же, как после своего вызволения.

— Я готов отдать за тебя жизнь, Освободитель.

— Надеюсь, в этом не будет необходимости.

Отдохни Немного поднял на него глаза.

— Между нами говоря, — сказал он, — я тоже на это надеюсь.

Покончив с клятвами, Отдохни Немного принялся собирать брошенные на пол листья и сделал себе из них затычки для носа, чтобы не чувствовать запаха Ин Ово. Миляга попросил его не подбирать оставшуюся листву. Ее запах будет куда слаще вони, которая пропитает дом, если (или, вернее, когда) появится Сартори. При упоминании имени врага Отдохни Немного стремительно вскарабкался на подоконник.

— Какие-нибудь признаки? — спросил у него Миляга.

— Ничего не вижу.

— А что ты чувствуешь?

— Ах! — сказал он, глядя на небо сквозь полог листвы. — Такая чудная ночь, Освободитель. Но он попытается ее нам испортить.

— Наверное, ты прав. Останься здесь еще на какое-то время, хорошо? Я хочу обойти дом вместе с Клемом. Если что-нибудь увидишь…

— Мой крик услышат в Л’Имби, — пообещал Отдохни Немного.

Он сдержал обещание. Не успел Миляга дойти до конца лестницы, как раздался такой оглушительный вопль, что со стропил посыпалась пыль. Прокричав Понедельнику и Клему, чтобы они проверили, закрыты ли двери, Миляга ринулся вверх по лестнице и оказался на площадке как раз в тот миг, когда дверь Комнаты Медитации распахнулась и оттуда попятился Отдохни Немного, продолжая пронзительно визжать. Какой бы смысл ни скрывался в его предупредительном крике, Миляга не стал пытаться его расшифровать и бросился в комнату, набирая полные легкие воздуха, на случай если там окажутся подручные Сартори. Когда он вбежал, в окне никого не было видно, но о круге этого сказать было нельзя. В центре его обрастали плотью две человеческие фигуры. Он никогда не видел со стороны процесс перехода, и им овладело удивление, смешанное с отвращением. Зрелище освежеванных остовов нельзя было назвать чересчур эстетичным, но он не отводил глаз и следил за ними со все возрастающим возбуждением, задолго до окончательного воплощения узнав в одном из путешественников Юдит. Другим оказалась косоглазая девушка лет семнадцати, которая, лишь только ощутив, что мускулы вернулись к ней, тут же упала на колени, рыдая от ужаса и облегчения. Даже Юдит, совершавшая это путешествие в четвертый раз, тряслась с головы до ног и, шагнув из круга, непременно рухнула бы на пол, не подхвати ее Миляга.

— Ин Ово… — выдохнула она, — почти достало нас…

Голень ее была изранена и кровоточила.

— …Какая-то тварь… ей удалось меня укусить…

— Все в порядке, — сказал Миляга. — Главное, ноги на месте. Клем! Клем!

Он был уже в дверях, из-за его плеча выглядывал Понедельник.

— У нас есть чем это перевязать?

— Конечно! Я сейчас…

— Нет, — сказала Юдит. — Отведите меня вниз. Этот пол не должен быть залит кровью.

Клем и Миляга понесли Юдит к двери, а Понедельник остался утешать Хои-Поллои.

— Никогда не видела Ин Ово таким, — сказала Юдит. — Они неистовствуют…

— Там побывал Сартори, — сказал Миляга. — Набирал себе армию.

— Он их здорово расшевелил.

— Мы уж было потеряли надежду тебя дождаться, — сказал Клем.

Юдит подняла голову. Лицо ее было восковым от пережитого потрясения, а улыбка выглядела слишком неуверенной, чтобы назвать ее радостной. Но все-таки она улыбалась.

— Никогда не теряй надежду на вестника, — сказала она. — В особенности когда вести у него хорошие.

До полуночи оставалось три часа и четыре минуты, и времени на разговоры не было. Но Миляга хотел услышать хотя бы краткое объяснение того, что заставило Юдит отправиться в Изорддеррекс. Ее уложили в комнате напротив входа, которая благодаря набегам Понедельника была снабжена подушками, запасами еды и даже стопкой журналов, и там, пока Клем бинтовал ей ногу, она постаралась вкратце изложить события, произошедшие с того момента, как она покинула Убежище.

Рассказ дался не так легко, и пару раз, когда она описывала Изорддеррекс, ей пришлось просто махнуть рукой и заявить, что нет таких слов, которые могли бы описать то, что она увидела и почувствовала. Миляга слушал, не перебивая, хотя, когда она рассказывала о том, как Ума Умагаммаги посетила Доминионы, проверяя, чисты ли помыслы Синода, лицо его помрачнело.