Иисус говорит: peace! - Страница 14

Дед никогда не давал обещаний, которые не мог выполнить.

А хуторок за многие годы захирел. Жили старики и старухи. Семь дворов сохранилось. Среди этих стариков раньше был и дедов старший брат Викентий, человек тяжелой судьбы, проведший основную часть жизни за решетками различных тюрем. Любил, пока в силе находился, воровство и разбой. А потом ссутулился, беззубый стал, да и заболел туберкулезом. Бабушка Викентия не уважала. Из города выбираться, кроме как на дачу, лишний раз не стремилась. А дед брата жалел, приезжал часто, привозил полную сумку еды и одежды. Викентий едва сводил концы с концами, существовал на пенсию инвалида, собирал в сезон грибы и ягоды и продавал их. Пил безбожно. Все пропивал. И вот – умер. Похоронили. Родных в деревне не осталось. Но дед продолжал туда ездить. Хотел дом продать, но он был такой ветхий, что никто не купил.

…Мы с ним поехали красить оградки на могилках Викентия и прабабушки.

Я надышался краской, покрасив боковину оградки, и у меня закружилась голова. Дед тогда вручил мне лимонад, бутерброды и отправил в сторонку на холмик. Отдохнуть. Я отдыхал и смотрел, как ловко мой дед машет кистью. И он еще сказал:

– Русскому человеку без корней нельзя. Понимаешь? Я хочу, чтоб и меня здесь положили. Со своими.

А потом мы спустились к реке.

Неширокая, с быстрым течением. Берег зарос осокой и был усыпан ракушками. Ивы склонялись до самой воды. Я насчитал три дощатых мостика примерно одинаковой длины, с которых, как объяснил дед, в основном не рыбу удят, а полощут белье. Чуть вдалеке виднелся маленький плот для переправы. На той стороне – роща. Но долго стоять и любоваться красотами не получалось: доставали комары и слепни, величиной с воробья. Импортный крем против укусов насекомых их не останавливал. Дед подхватил наш рюкзак и снасти, сказал, что пойдем вдоль берега до какого-то особого рыболовного места. Я кивнул, хлопнул себя по лбу, убив очередного комара, и мы пошли.

Солнце шпарило. На мелководье сновали мальки.

На особом рыболовном месте я ловил на трехметровую удочку с валуна. Черви и приманка были припасены заранее. Дед забросил донки, повесил сторожки-колокольчики и решил побросать спиннинг. Уже на третьем броске он зацепил здоровенного окуня. Потом и колокольчики зазвенели. Я больше следил за действиями деда, чем за поплавком на собственной удочке. Все равно не клевало. Я этому не удивлялся.

Рыбалкой я интересовался – это да, из меня выходил отличный теоретик, но практик – никудышный. Если брал в руки спиннинг, то через минуту выходила пышная “борода”. Если забрасывал донку – забывал прижать бухточку – и вся снасть улетала! Крючки, привязанные мной, тут же обрывались, и вы-бранная леса рвалась. За все предыдущие рыбалки я поймал в общей сложности четырех окуней, семерых ершей, двенадцать плотвичек и одну уклейку. И упустил крупного леща, который попался на донку, но я в процессе вываживания, отступая, споткнулся и угодил задницей в костер…

И вот хлопал я ушами, хлопал… А дед вдруг как зашипит:

– Клюет же у тебя! Да как клюет!

С моим поплавком и правда происходили чудеса: то уходил под воду, то нарезал круги, а то вообще ложился плашмя на воду.

Ладошки у меня вспотели. Я перехватил пробковую рукоять удилища.

– Подсекай! – шипел дед.

И я подсек.

Удилище согнулось пополам, но выдержало этого монстра. И леса не подвела.

Рыба была реально страшная. Блестящее тело по форме напоминало торпеду, она билась в воздухе, топырила жабры и плавники, казавшиеся мне невероятно огромными. И морда у рыбы тоже была страшная. Хищная. Словно у акулы из фильма “Челюсти”.

И я струсил. В теории подобное чудище не могло клюнуть на червя. Я был не готов.

– Что же ты! Тащи его сюда!

Я замотал головой и в отчаянии стал трясти удочкой, пытаясь сбросить монстра.

Монстр не сбрасывался, он качнулся в мою сторону. Я взвизгнул и отмахнулся.

Монстр наконец оторвался и, описав дугу в воздухе, плюхнулся в воду.

На крючке остался покоцанный кроха язек. Это он клюнул на червяка, только я не обратил внимания, зато монстр – обратил! Это была своеобразная рыбная матрешка.

Я судорожно вздохнул. Руки дрожали.

А после возник этот звук. Он нарастал и нарастал. Я повернул голову.

Источником звука был дед. Он сидел на песке и хохотал во все горло, слезы текли по его щекам, он тыкал куда-то пальцем, чуть успокаивался и снова принимался смеяться.

– Ну, ты… ха-ха-ха… отмочил номер… ха-ха… ой, ты рыбак! не могу! сбросил щуренка! не могу!…

Я заревел. Нет, не от обиды на деда. Заревел, потому что упустил по собственной трусости своего первого настоящего щуренка…

– Прости! но не могу! – заливался дед. – Да не плачь, еще наловим! Х-ха! Ой, не умереть бы щас…

Умер он ровно через пять лет, когда опять была Троица, в два часа ночи. Обширный инфаркт. Похоронили на городском кладбище. Почему-то. Бабушка туда часто ходит, носит цветы, разговаривает, просит прощения. Я два раза был. Нет там моего деда.

…Но мы, конечно, успели наловить. Он ведь пообещал.

Иногда он мне снится. Сидит на кухне, папироса в зубах, сеть чинит.

– Вредно тебе курить. Ну, деда, сердце ведь у тебя…

– Дай, дай папиросочку, – скалится дед, – у тебя брюки в полосочку!

– Винтажный пиджачилло! – оценила Алиса. – Стиляга!

– Это не винтаж. Это секонд-хэнд. Разные вещи.

– А тебе никто не говорил, что ты зануда?…

Мы шли и общались в таком ключе. На подколах и подковырках. И это было нормально. Защитная реакция, думал я, попытка скрыть определенную нервозность. Причем оба понимаем, что зря скрываем, выходит только хуже, но привычка острить не по делу – сложно изживаема. Интересно, на каком этапе эволюции возникло чувство юмора?

Хороший вопрос.

– Интересно, на каком этапе эволюции возникло чувство юмора?

Алиса покосилась на меня.

– Глядя на тебя, можно подумать, что эволюции вообще не было.

Я фыркнул против воли. И машинально провел указательным пальцем под носом, на всякий случай, ибо каждому известно: когда фыркаешь против воли – может выскочить неожиданная сопля! Она вовсе не желательна при первом совместном походе с симпатичной девушкой на концерт. У нее, само собой, тоже случаются подобные казусы. Нет, стоп, не думай об этом! Это уже интим. Никакого интима на первом свидании. Чего?

– Слушай, а у нас с тобой что-то типа свидания?

– С ума сошел? Я просто хочу сходить на Никонова, посмотреть на халяву.

Мы направлялись в клуб “Mod”, что на Конюшенной. Леха Никонов будет играть с ребятами спагетти-панк. И читать стихи. Вокалист и музыкант с него нулевый, но поэт настоящий. Как Есенин или Маяковский. Проштампуют еще нас на входе.

– А ты раньше на его концертах не была?

– Недосуг.

– И мне не до них, – сказал я. – ПТВП в Новгород прошлой весной приезжали. Выступали в клубе “Фобос”.

– О-о! Ну и как? Клуб соответствовал названию?!

Я усмехнулся. Алиса читала не только сценарии Тарантино.

– На сто процентов. Страшный клуб. Рядом с катком. Зимой там был административный листок на двери туалета: “Вход в коньках строго запрещен!”.

Алиса фыркнула и почесала нос. Я сделал вид, что не заметил этого.

– На ПТВП народу тогда, весной, набилось туева хуча, и очень жарко было, потому что вентиляция сломалась. И половины концерта не прошло, как бабка-вратарь…

– Кто?

– Вахтерша.

– А-а. Продолжай…

– Бабка-вратарь вызвала ментов.

– Почему?

– На концерте было много несовершеннолетних. И все пьяные. И группа, кажется, удолбалась перед выступлением в говно. Вахтерше это не понравилось. Менты, само собой, к молодежи примчались быстро. Врубили свет в зале, отключили Лехе микрофон…

– А он что?

– Взял другой микрофон. Когда и его отключили, взял третий, который барабаны подзвучивал. Тогда вообще аппарат отключили, но Никонов послал их всех и продолжал петь и читать стихи без сопровождения. Обливался потом и читал.