Игры Эн Ро Гримм (СИ) - Страница 3

«Но он не сможет».

Это тоже было ясно как день.

Вывеска бургерной всё ещё ярко горела. Внутренне проклиная себя за глупость, Джек метнулся к стойке, заказал комбо навынос и ещё один большой кофе. В бумажный пакет с картошкой пихнул пару банкнот покрупнее – ровно половину от того, что оставалось в кошельке – и подбежал к черноволосому скрипачу, скользя по обмёрзшей брусчатке.

– Держи, приятель, – сунул он ему добычу из бургерной. – Ну-ну, не переживай, не отравлю. Ты ведь пьёшь кофе?

Растерявшись на мгновение из-за напора, парень взял и пакет, и стакан с капучино. И только потом вспомнил, что он грозный, самостоятельный и независимый:

– Ты вообще кто?

Голос у него оказался низким, с той самой хрипотцой, от которой мурашки бегут по спине. А лицо – острые скулы, огромные серые глаза, порочные губы – вообще выглядело преступно красивым.

«Удивительно ещё, что к нему до сих пор не подкатил какой-нибудь сутенёр».

Джек собрался с духом – и разродился самой сияющей, самой тёплой и обаятельной улыбкой, на какую был способен:

– А я меценат. Или как там называются хорошие парни, которые подкармливают сбежавших из дома музыкантов? – подмигнул он. Хлопнул скрипача по плечу, чуть толкнул в грудь, заставляя покрепче прижать к себе пакет с фастфудом, и продолжил: – Не знаю, что там у тебя произошло, приятель, но уверен, что дома тебя любят и ждут. А карьера уличного музыканта – путь незавидный, хотя уж ты-то наверняка заработаешь себе на хлеб без проблем.

Скрипач, до того бледный, как смерть, вдруг разом вспыхнул – верней, покрылся чахоточно-багровыми пятнами румянца.

– Я не меняю свою музыку на какую-то еду или деньги, я…

– Вот поэтому я и угощаю тебя просто так, – снова улыбнулся Джек, врубая на всю катушку своё очарование. Парень растерянно замер. – Но всё-таки подумай над тем, чтобы вернуться домой. А если я ошибся и ты ниоткуда не сбегал – то прости меня, дурака. Мы, рыжие, знаешь ли, рождены, чтоб творить херню.

И, словно в подтверждение собственных слов, он стащил вязанную шапку – и нахлобучил скрипачу на голову, закрывая разом замёрзшие уши, лоб и глаза.

А потом трусливо сбежал, пока тот не опомнился.

Вопрос с жильём после незапланированных трат решился сам собой – надо было снова спуститься с холма, к вокзалу. Найти хостел удалось не с первого раза: вывеска, примеченная днём, ночью не горела. Пришлось покружить по району, оглядываясь по сторонам повнимательнее. Человеческим жильём тут даже и не пахло, а улицы то и дело заканчивались тупиками или упирались в высокие железные заборы вокруг складов. Фонари работали через раз, а под одним из них, у опрокинутого помойного бака, померещились издали крысы, которые вблизи обернулись просто тенями на асфальте.

Наконец за очередным поворотом – аккурат на второй линии от вокзала – показались знакомые очертания высокого крыльца, а над ним вывеска, почти невидимая во мраке: «Тихий приют».

«Ну наконец-то, – пронеслось в голове. – Ну и устал же я».

Прожитый день, беспокойный и полный странных встреч, словно бы навалился разом всей тяжестью.

При заселении спросили документы. Джек показал права, разумеется, поддельные, которыми сумел разжиться пару лет назад, но усталая барышня за стойкой взглянула на них лишь раз, чтобы внести фальшивое имя куда-то в учётные журналы.

– После полуночи выходить придётся через внутренний двор, – предупредила она, вручая ключ с замызганным картонным брелоком. – И постарайтесь не шуметь.

– После полуночи я предпочитаю спать и никуда не ходить, – честно ответил Джек. Барышня, подтянув линялую коричневую шаль, взглянула на него поверх очков, и он почувствовал себя идиотом. – То есть спасибо за предупреждение!

Подниматься в сорок четвёртый номер пришлось по тёмной скрипучей лестнице, застеленной в два слоя ковром, а потому скользкой. Пахло старым деревом и старым камнем – не противно, но как-то тревожно. К счастью, номер оказался вполне уютным, с высоким потолком, оклеенным обоями в цветочек, и зелёной лампой на подоконнике; нужная кровать располагалась не у окна, откуда тянуло холодом, а у стены.

«Повезло», – подумал Джек, бросая сумку на клетчатое покрывало.

С соседями тоже повезло: на других койках расположились две среднего возраста женщины в рабочих комбинезонах, опоздавшие на свой поезд при пересадке и вынужденные коротать ночь в Гримм-Хилле, и старик, седой, как лунь, который здесь вообще жил, кажется. По крайней мере, у него имелся собственный маленький электрический чайник и побитый жизнью чайный сервиз, которые хранились под кроватью. Одна из женщин, пошарив по карманам комбинезона, достала с полдесятка пакетиков растворимого кофе, другая извлекла из рюкзака несколько яблок, больших, жёлто-красных, судя по виду, сорванных где-то неподалёку – или даже подобранных под деревом. Джек, подумав, добавил от себя плитку тёмного шоколада, припрятанную на чёрный день.

«В конце концов, вряд ли есть дни чернее, чем в самом конце октября».

– О! – обрадовался старик, подвигая к подоконнику колченогую табуретку; седая кустистая борода из-за зелёной лампы напоминала клочья мха. – Прямо праздник, да! Ну, так праздник и есть, хе-хе, со дня на день…

– Хэллоуин? – пробасила одна из соседок, аккуратно разрезая яблоки на четвертинки большим выкидным ножом.

Пахло сладким соком, холодным железом и осенью – точь-в-точь как октябрьской ночью за окном.

– Самайн! – со значением воздел старик палец к потолку. – А значит, где-то рядом и хозяин Самайна бродит, хе-хе, наступает его время…

Они проговорили ещё немного, а потом Джека, несмотря на ударную дозу кофеина, сморило. Он с трудом добрался до душевой кабинки в дальнем конце коридора – вода была славная, горячая прямо, а мыло по-летнему благоухало земляникой, – потом влез в чистую футболку и забрался на кровать, натягивая на себя не только одеяло, но и покрывало. У стены, в ногах, лежала тощая дорожная сумка со сменой одежды, железнодорожным справочником, бритвой и аптечкой; остальное Джек спрятал под подушкой, самое ценное – кошелёк, фальшивые права, пару высохших желудей на шнурке и игральные кости.

Больше у него, собственно, ничего и не было.

Тело от усталости казалось ватным, и веки слипались, но сон не шёл, верней, шёл как-то по-дурацки, причудливо тасуя воспоминания с реальностью. Гудел за окном ветер, дребезжала водосточная труба, проезжающие поезда изредка подавали гудки; чудились в этом шуме нервные, ломкие голоса старших сестёр и спокойный, низкий – мачехи, аккурат как тогда, когда они заперлись в гостиной, обсуждая завещание, и думали, что никто их не слышит.

«Пять лет прошло, – подумал Джек, вжимаясь щекой в комковатую подушку. – Ещё два года, и меня признают пропавшим без вести, а компания перейдёт к ним… Интересно, тогда можно будет вернуться? Хотя бы за документами? Вернуть своё имя, да».

После долгих скитаний верилось в это с трудом.

– Начинается новый тур, – бубнил еле слышно старик, сидя под зелёной лампой у подоконника. – Новый тур, да… Так их!

Свет то становился ярче, то угасал; бормотание превращалось в белый шум, неразделимый, монолитный и монотонный. Образы перед глазами кружились быстрее, пока не слились в одно пятно.

А потом стало темно, и Джек наконец уснул.

Он проснулся резко, точно из глубины вынырнул – взмокший, обессиленный. Дыхания не хватало; комнату заливал мягкий зеленоватый свет, как если смотреть на солнце из болотной воды.

«Где я? – Джек сел на кровати, прижимая к груди одеяло. – Какой сегодня день?»

Память возвращалась неравномерно, рывками – над ним всё ещё довлел сон, в котором он отчаянно, на пределе сил от кого-то бежал, спасая шкуру. Не так, как убегал из дома пять лет назад, продуманно и расчётливо, нет; во сне за ним по пятами шла смерть, а не мачехины адвокаты и подкупленные врачи из психиатрической клиники.