Игрок - Страница 2

— Значит, все это обман.

— А что не обман?

— Интеллектуальные достижения. Тренировка мастерства. Человеческие чувства.

Йей иронически скривила губы:

— Вижу, нам придется пройти немалый путь, прежде чем мы научимся понимать друг друга, Гурдже.

— Тогда давай я тебе помогу.

— Стать твоей протеже?

— Да.

Йей отвернулась в ту сторону, где волны накатывали на золотой берег, потом снова посмотрела на него. Подул ветер, нагоняя на берег прибой; она медленно завела руку за голову и набросила шлем, со щелчком вставший на место. Гурдже оставалось только взирать на собственное отражение в ее щитке. Он провел рукой по своим черным курчавым волосам.

Йей подняла щиток:

— Встретимся, Гурдже. Мы с Хамлисом будем у тебя послезавтра, да?

— Если хочешь.

— Хочу.

Она подмигнула ему и направилась вниз по песчаному склону. Гурдже смотрел ей вслед. Йей вручила свой автомат проезжавшему мимо роботу-автономнику, нагруженному сверкающими металлическими обломками.

Гурдже постоял немного, держа в руках части разбитой машины, потом бросил их на безжизненный песок.

Он вдыхал запах земли и деревьев вокруг мелкого озерца под балконом. Ночь была облачной и очень темной, лишь с малым намеком на просвет прямо над головой, где тучи освещались сияющими плитами далекой дневной стороны орбиталища. В темноте набегали волны, громко ударяясь в борта невидимых лодок. По краям озера там и сям мерцали огоньки — среди деревьев стояли низенькие здания колледжа. Вечеринка гремела за спиной Гурдже, точно гроза, ее запахи и звуки доносились из здания факультета: музыка, смех, запах духов, еды и неведомых экзотических благовоний.

Волна Пряноголубогоокружила его, захлестнула. Запахи витали в теплом ночном воздухе, просачивались из открытых дверей позади него, неслись на волне людского шума; они словно превратились в отдельные течения воздуха, напоминая волокна разлохмаченной веревки, — каждое со своей собственной окраской и сущностью. Вот волокна стали похожи на горстки земли — на то, что можно растереть пальцами, впитать, опознать.

Вот он — красно-черный запах жареного мяса, кровь от него быстрее бежит по жилам, выделяется слюна; он искушает и в то же время странным образом отталкивает, по мере того как отдельные части мозга устанавливают его природу. Животное начало ощущало в нем топливо, богатую белком еду; ствол среднего мозга воспринимал мертвые сгоревшие клетки… тогда как передний мозг игнорировал оба сигнала, поскольку знал, что живот игрока полон, а жареное мясо — искусственное.

Гурдже чувствовал и море — запах соли, доносящийся за десять с лишним километров из-за долины и низин, еще одна крепкая связь, словно сеть, словно паутина рек и каналов, соединяющих темное озеро с беспокойным бурлящим океаном там, за пахучими лугами и ароматными лесами.

Пряноголубой был игрецким гормоном, продуктом стандартных генно-закрепленных желез Культуры, расположенных в основании черепа Гурдже под древними, развившимися из животного состояния нижними отделами мозга. Все многообразие вырабатываемых внутри организма наркотиков, доступных подавляющему большинству обитателей Культуры, включало до трехсот составов различной популярности и сложности; Пряноголубой принадлежал к наименее излюбленным, поскольку не давал прямого удовольствия, а для его выработки требовалось сильно сосредоточиться. Но для игр он был хорош. То, что казалось трудным, становилось легким, что выглядело нерешаемым, становилось решаемым, что было непостижимым, становилось очевидным. Утилитарный наркотик, модификатор абстракций, а вовсе не усилитель чувственного восприятия, не секс-стимулятор, не физиологический нагнетатель.

Но нужды в нем сейчас не было.

Именно это и обнаружилось, как только первая волна атак схлынула и игра вступила в ровную фазу. Парень, с которым Гурдже собирался сразиться и чью предыдущую игру в четырехцвет только что наблюдал, был склонен к обманным ходам, но раскусить его было нетрудно. Впечатление он производил серьезное, но в основном это была игра на публику с элементами моды, замысловатости, однако неглубокая и слабая, а потому ведущий ее становился уязвим. Гурдже ловил звуки вечеринки, и звуки озерных вод, и звуки из других университетских зданий на дальнем берегу озера. Игровой стиль молодого человека четко запечатлелся в мозгу.

Он решил выкинуть все это из головы. Пусть чары разрушатся.

И тут же отпустило, словно прошла фантомная боль — трюк разума. Чары — мозговой эквивалент некоей маленькой, примитивной, замкнутой подпрограммы — прекратились, просто перестали насылаться.

Он постоял на террасе у озера, потом пошел обратно и снова присоединился к веселью.

— Жерно Гурдже? Я думал, вы убежали.

Навстречу ему из богато обставленного зала выплыл небольшой автономник. Люди вокруг разговаривали или собирались в группки у игровых досок и столов под огромными лоскутами древних гобеленов. В комнате были еще десятки автономников: одни играли, другие наблюдали, третьи беседовали с людьми, некоторые пребывали внутри геометрически правильных решеток: это означало, что они связываются с помощью приемопередатчиков. Маврин-Скел, автономник, который обратился к Гурдже, был намного мельче других машин в зале и вполне мог бы уместиться в двух ладонях. Поле его ауры было многоцветным — вкрапления серого и коричневого среди официального синего. Он напоминал модель сложного и устаревшего космического корабля.

Гурдже мрачно смотрел на машину, которая следовала за ним сквозь толпу людей к столу четырехцвета.

— А я уж подумал, этот юнец вас напугал, — сказал автономник, когда Гурдже добрался до игрового стола молодого человека и уселся на высокий, с вычурной резьбой, деревянный стул, поспешно освобожденный его только что проигравшим предшественником.

Автономник говорил достаточно громко, чтобы «юнец» услышал его слова — он выглядел лет на тридцать, волосы его были всклокочены; на лице читалась обида.

Люди вокруг немного притихли. Поле ауры Маврин-Скела сделалось красно-коричневым — шутливо-добродушный и раздраженный одновременно, противоречивый сигнал, близкий к прямому оскорблению.

— Не обращайте внимания на машину, — сказал молодому человеку Гурдже, отвечая на его кивок. — Любит действовать людям на нервы. — Он пододвинул стул поближе к столу и поправил на себе старомодный пиджак — свободный, с широкими рукавами. — Меня зовут Жерно Гурдже. А вас?

— Стемли Форс, — сказал молодой человек, чуть заикаясь.

— Рад с вами познакомиться. Итак, какой цвет вы берете?

— Ммм… зеленый.

— Отлично. — Гурдже откинулся к спинке. Он помедлил, потом махнул в сторону доски. — После вас.

Молодой человек по имени Стемли Форс сделал свой первый ход. Гурдже наклонился к доске, чтобы сделать свой, а Маврин-Скел устроился у него на плече, напевая что-то про себя. Гурдже постучал пальцем по корпусу машины, и та отплыла чуть в сторону. В течение всей игры она подражала звуку щелчков, которые производили шарнирные защелки пирамидок, переставляемых с места на место.

Гурдже легко победил молодого человека. Он довел дело до изящного эндшпиля, воспользовавшись замешательством Форса в концовке, и создал элегантное построение, пройдя одной фигурой по четырем диагоналям под пулеметный треск вращающихся пирамид и очертив на доске прямоугольник — красный, как свежая рана. Несколько зрителей захлопали в ладоши, другие одобрительно зашумели. Гурдже поблагодарил молодого человека и встал.

— Дешевый трюк, — сказал Маврин-Скел громко, чтобы услышали все. — Парень был легкой добычей. Вы теряете форму.

Его поле засветилось ярко-красным, он подпрыгнул и унесся вдаль, промелькнув над головами присутствующих.

Гурдже покачал головой и двинулся прочь.

Маленький автономник раздражал и забавлял его почти в равной мере. Он был груб, нагл и нередко доводил Гурдже до белого каления, но его присутствие было как струя свежего воздуха среди ужасающей вежливости большинства людей. Наверняка он понесся действовать на нервы кому-нибудь еще. Пробираясь сквозь толпу, Гурдже кивнул нескольким знакомым. У длинного низкого стола он увидел автономника Хамлиса Амалк-нея — тот беседовал с одним из наименее невыносимых профессоров. Гурдже подошел к ним, взяв на ходу бокал с проплывавшего мимо сервис-подноса.