Игра в прятки - Страница 4

Так что надо еще посмотреть, кто из нас проиграл, мистер У-меня-мало-времени!

Вы еще пожалеете, что упустили Мэгги Брэдфорд!

У вас возникало когда-нибудь желание стать посреди улицы и громко заявить: «Эй, послушайте, вот он я! Посмотрите, я не пустое место! У меня есть талант!»

Примерно эти слова я прокричала на Таймс-сквер. Почему бы и нет? И что? Никто даже не остановился. Никто не обратил внимания. В этом скопище полоумных я была лишь одной из многих.

Пару часов я бродила по улицам, не замечая ни падающего снега, ни слякоти под ногами, потом забрала Дженни из школы на Западной Семьдесят третьей улице. Уф, ну и денек.

– Давай устроим себе вечеринку. Завтра начинаются рождественские праздники. Обними покрепче любимую мамочку и пойдем в какой-нибудь ресторан. Вдвоем. Только ты и я. Куда бы ты хотела? В «Лютецию»? «Окна мира»? Или «Рампельмайер»?

Дженни неспешно обдумала предложение, наморщив лобик и потирая подбородок, как делала всегда, когда ей предстояло принять важное решение.

– А как насчет «Макдоналдса», мамочка? Потом мы могли бы сходить в кино.

– Ах ты моя бережливая! – Я рассмеялась и взяла ее за руку. – Ты мое сокровище, мой сладкий крольчонок. Ты – мое самое дорогое. И тебе нравятся мои песни.

– Я обожаю твои песни, мамочка.

Мы всегда находили друг для друга самые лучшие слова. Мы были «сестричками» и «подружками», «сладкой парочкой» и «болтушками». Мы знали, что «никогда не будем одиноки», потому что «всегда будем вместе». Такие вот девичьи разговоры.

– Как прошел день, милая? В Нью-Йорке нельзя быть кисейной барышней. К счастью, мы с тобой не кисейные барышни.

– В школе весело, мамочка. Сегодня у меня появилась новая подружка. Ее зовут Джули Гудиер. Она такая забавная. Миссис Кролиус сказала, что я смышленая.

– Конечно, ты смышленая. А еще красивая и добрая. Хотя и ужасно маленькая.

– Я сейчас маленькая, мамочка, а когда вырасту, буду больше тебя. Правда?

– Правда. Думаю, вымахаешь футов до семи или еще выше.

И так без конца.

Две болтушки.

Две подружки.

Вообще-то у нас действительно получалось не так уж плохо: мы понемногу привыкали к Нью-Йорку и понемногу забывали о Филиппе. Если такое можно забыть.

К черту Барри Кана!

Ты еще не знаешь, что потерял, мистер Важная Шишка!

К тому времени когда мы с Дженни добрались до дома, на улице уже стемнело. Возмущение остыло, обида улеглась, и я с тяжелым сердцем смотрела на обветшалый домишко из бурого песчаника.

Дела-то дерьмовые. Похоже, из этой дыры нам скоро не выбраться. Придется немного задержаться. Например, до конца жизни.

Я открыла входную дверь, и она распахнулась настежь, да так и осталась. Как будто дом зевнул и забыл закрыть рот. Типичная для Нью-Йорка реакция.

Черт! Лампочка в холле не горела, как не горела она и на первой лестничной площадке.

Лишь через грязное окошко проникал свет уличного фонаря, стоявшего, по счастью, как раз напротив дома.

– Жутковато, – прошептала Дженни. – Жуть и страх.

– Нет. Это не жуть и страх. Это в Большом Яблоке такие забавы.

Я взяла дочку за руку, и мы стали подниматься по «веселой» лестнице.

Стоп! Я резко остановилась и сделала шаг в сторону, закрывая собой Дженни.

Кто-то сидел в темном углу лестничной площадки. Молча и неподвижно. Судя по неясному силуэту, он высокий и плотный.

Вот это уже плохо. Вот это уже страшно и жутко.

Я осторожно двинулась к темной фигуре.

– Эй! Кто тут? Эй...

В голове проносились ужасные истории о Нью-Йорке, которые я слышала и читала. Впрочем, кошмары случаются везде, даже в таком тихом месте, как Вест-Пойнт, о чем я знаю не понаслышке.

На голове у сидящего незнакомца было что-то вроде шляпы. Что-то похожее на цилиндр. Что-то чертовски необычное и пугающее.

Филипп!

Я вдруг подумала о нем. Конечно, это не мог быть Филипп, но на мгновение память словно перенесла меня в прошлое.

Филиппу нравилось пугать меня, выскакивая то из-за куста, то из-за шкафа. Его это забавляло, ему доставляло удовольствие осознание своей власти надо мной. Однажды на Хэллоуин мой муж вырядился индейцем и набросился на меня, размахивая томагавком. Я перепугалась, как никогда в жизни. Конечно, в конце концов игра в страшилки закончилась плохо именно для него, когда в руках у меня оказалось ружье и я выпустила в него три пули.

Филипп мертв, подбодрила я себя, а призраки не водятся даже в таком городе, как Нью-Йорк.

Я сделала еще один шаг вперед. Незнакомец по-прежнему не шевелился. Я ступила на площадку.

– Эй, послушайте, это уже не смешно. Пожалуйста, ответьте. Хотя бы подайте голос.

Звук наших собственных крадущихся шагов напоминал осторожные шаги Филиппа, пробирающегося по дому, будто охотник по лесу.

Чувствуя, что вот-вот поддамся затаившемуся во мне старому страху, я все же заставила себя продвинуться еще немного.

За спиной прошелестел шепот Дженни:

– Кто это, мамочка?

«Нет, – подумала я. – Дважды ты нас не испугаешь. Ничего у тебя не выйдет!»

Я сделала резкий выпад, выбросив вперед тяжелый дипломат.

Вот тебе, сволочь, получи!

Тот, кого я ударила, покачнулся и упал без намека на малейшее сопротивление.

– О Господи! – воскликнула я и истерично рассмеялась, поняв наконец, с каким противником имела дело. – О Господи! Невероятно! Ну и ну...

Дженни взбежала по ступенькам вслед за мной, и ее веселый смех смешался с моим. «Филипп» оказался огромной корзиной с дорогущими – наверняка в несколько сотен долларов – розами на длинных стеблях.

Я подняла упавшую на пол карточку.

Мэгги Брэдфорд.

По случаю первого дня возвращенных надежд. Если вы и впрямь хотите получить работу, то, наверное, сошли с ума. Тем не менее вы приняты. Сегодня с вами я даже не заметил, как пролетело время.

Можете мне поверить.

Барри.

Веселая история, если смотреть на нее в ретроспективе. Настоящий американский хеппи-энд. Но сейчас, когда я пишу эти строки, в голове у меня вертятся далеко не веселые вопросы, а потому и сама история не кажется такой уж смешной.

Неужели я всегда вот так реагирую на опасность? Неужели мой первый импульс – убить? Неужели это живет во мне?

Неужели я убила не одного, а двоих?

Так считают многие. И в частности – прокурор южного района Нью-Йорка.

Первым, кого я убила, был Филипп Брэдфорд.

Вторым – Уилл.

Сан-Диего, Калифорния, июль 1967 года

Уиллу Шеппарду, мальчику шести лет, снились индейцы. Жестокие и безжалостные, они накатывались волнами, их кони ржали, били копытами и вставали на дыбы, их стрелы, длинные, как копья, летели ему в сердце. Он любил это возбуждение, любил это кино в своей голове, любил опасность.

Всплеск. Он услышал всплеск!

Какой всплеск? Откуда? Уилл открыл и почти сразу же снова закрыл глаза, погружаясь в сон.

В его «фильме» никакой воды не было.

Во второй раз Уилл проснулся уже без четверти восемь; тихонько, стараясь не разбудить продолжающего спать брата Палмера, оделся и осторожно спустился вниз, на первый этаж притихшего дома.

В кухне он соорудил завтрак из виноградного джема, орехового масла, молока и хлеба. Завтрак на одного.

Кому нужна мать? Кому вообще кто-то нужен?

В блестящей стенке тостера отражались лицо Уилла и растрепанные светлые волосы. Как ни крути, приходилось признать: ему очень не хватало матери. Ему страшно ее не хватало. Она так хорошо делала желе и ореховое масло.

Уилл знал, что она уехала в Лос-Анджелес. В доме стало тихо, родители больше не скандалили, однако сейчас он предпочел бы ругань тишине. Иногда братьям становилось без матери так плохо, что они могли расплакаться в самое неподходящее время. Но вообще Уилл ненавидел ее. Вообще, но не сегодня.