Игра навылет - Страница 5

Лученко, как всякий врач, умела переключаться. Нельзя переживать за своего пациента и вместе с ним. Но в иной ситуации выставить психологическую защиту не успеваешь…

— Лиза, мне очень жаль, — сказала Вера со вздохом. — Проследи, чтобы вскрытие провели тщательнее. Хоть бы родные высокопоставленного согласились…

Улыбка еще медленно гасла на лице Романовой, разглаживались ямочки на щеках, когда в кабинет вбежала манипуляционная сестра. Она посмотрела на Лученко, не зная, сообщать ли новость при постороннем человеке. Наклонилась к самому уху заведующей отделением и прошептала что-то коротко.

— Как умер?! — громко воскликнула Романова.

— Умер, — беспомощно развела руками девушка.

— Быстрее звони реаниматологам!

— Уже. Они возились минут десять, стимулировали сердце, делали искусственное дыхание… Бесполезно.

Они торопливо прошли по коридору и вбежали в палату. На кровати лежал неподвижный пациент. Смерть еще не успела стереть страдальческое выражение с его лица…

На Романову было жалко смотреть. Обычно приятная, вся какая-то сдобная, из-за чего порой казалось, что и работает она не в больнице, а в цехе кондитерской фабрики — сейчас она разом поникла. Словно сдоба вмиг засохла.

— Не переживай, дорогая, — поспешила сказать Вера. — Ты не виновата. Мы врачи и должны быть готовы… Хотя я понимаю, это все равно очень ранит…

— Но ему после капельницы должно было стать легче! — растерянно сказала Елизавета Романова. — А такое впечатление, что как раз наоборот!

Внезапно от двери отделилась высокая фигура.

— Ва-ва-ва-дим Ма-ма-ма-ртынович не-не должен был ум-умереть!

Сильное заикание телохранителя словно пронзило палату электрическим напряжением.

— Вы кто? — машинально спросила Романова.

— О… О-хранник.

Вера сказала что-то уместное, соболезнующее. Но охранник покойного депутата не слышал. Пожал худыми плечами. Покачался с пяток на носки, быстро-быстро. Снова пожал плечами. Улыбнулся нервной слабой улыбкой.

— Э… этого не мм… м… Не может быть, — сказал он. Смерть Бегуна совершенно выбила охранника из колеи. Лученко внимательнее пригляделась к нему. А ведь ты, парень, слишком эмоционален для своей работы. Абсолютно не держишь удар.

— Как вас зовут? — спросила она, чтобы наладить контакт.

Он вздрогнул, стал озираться. Увидел рядом с собой маленькую женщину в халате, и в глазах его появилась искра осмысленности.

— Я-я-ремчук Ва-ва-валерий, — сказал он, спотыкаясь о каждую букву.

— Ну вот что, Валерий. Пойдемте в ординаторскую, — велела Лученко.

Она чуть ли не силой вытащила его из печальной палаты. Так. Прошли мимо фикусов, столовой в закутке, где больные глотают свое бледное пюре… Направо, мимо потемневшего бюста великого физиолога… Вот и ординаторская. Такая же точно, как и у нее самой в клинике. Шкафы с верхней одеждой, халатами и папками. На столах груды толстых переплетенных тетрадей. На стенах реклама лекарств и красочный плакат, подробно изображающий желудочно-кишечный тракт человека. В комнате двое — девушка, по виду практикантка, и тетка постарше. Пишут.

— Девочки, — твердо попросила Лученко. — Выйдите на минутку, нам тут надо поговорить.

Немного удивившись, «девочки» вышли. Мало ли кто эта энергичная особа, может, очередная шишка из министерства.

Вера еще ничего не решила. Ничего не знала и не осознавала, а только чувствовала. Этого бодигарда надо успокоить и расспросить. Зачем? Да кто его знает, пригодится. Слишком уж он нервничает. Почему, интересно? Ведь не в перестрелке погиб его хозяин, значит, никакой вины охранника нет. И не родственника ведь потерял… Зачем же ему так беспокоиться?

Валерий охотно подчинился симпатичной, уверенной в себе женщине. Сел на стул и сразу как-то уменьшился в размерах. Охотно глотнул чаю. Даже заикаться стал не так сильно. Но Вере не удалось ничего от него добиться. Он только качал головой. И на каждый вопрос монотонно повторял:

— Этого не м-может быть. Этого н-не может б-быть.

— Валерий, — как можно мягче сказала Лученко. — Не переживайте так. Вы же тут ни при чем.

— Я ни при чем. Но мы же… Я же… Это просто п-п… П-редательство! К-какое право он имел ум-умереть?!

В коридоре послышались шаги. Лученко поняла, что сейчас во всем отделении начнется кутерьма. И это только начало настоящего переполоха. Так что времени у нее на Валерия Яремчука совсем не осталось. И после очередного «Этого не может быть» охранника она резко спросила:

— Да что же, в конце концов, он вам обещал?!

— К-квартиру.

Вера заглянула в одну комнату — пусто. Прошла дальше по коридору, заглянула в другую. Тоже никого. Секундочку… Да весь дом пустой. Ну конечно, даже рам на окнах нет. Дом умер.

Дом умер, и его надо похоронить.

«Дома не хоронят», — возразила Вера сама себе. И тут же сама с собой горячо заспорила: а почему? Вот почему умерших людей хоронят, а дома — нет? Ведь их проектируют, потом строят — значит, рождают. Они живут. А потом цепенеют от старости. И долго не умирают.

Их остовы крошат чугуном, их кости-кирпичики вывозят на свалку. Зря: ведь у них есть душа. Потому что в них жили люди. Ели, спали, любили, скандалили, пили, проклинали врагов, ожидали перемен, делали уроки, шептались на кухне, плакали, скучали, мыли окна и вешали шторы, старели, сочиняли стихи и заявления.

В костный мозг дома вросло все это. Теперь он одушевлен, хоть и назначен на слом.

А души не выбрасывают, не размалывают в пыль. Их провожают по правилам. Чтобы о них позаботился какой-нибудь архитектурный бог. Не строят торопливо на месте старого тела многоэтажные имплантаты. Они удобны, но их не ощущаешь.

Наши бессонницы, головные боли, беспричинная тоска, вечные поиски пропавших предметов, неустроенность быта, агрессивность соседей… Что, если это дают о себе знать они — наши неотпетые прошлые жилища?

Ну вот и дождалась: голова болит…

Вера приложила руку к пылающему лбу. Это был сон, всего лишь ленточки образов, осколки подсознания. Надо проснуться окончательно. Надо открыть глаза, как бы ни было больно и трудно.

Цветные ленточки продолжали извиваться под веками, складываться в узоры. Не открывая глаз, она приподнялась на подушке, спустила ногу с кровати. В голую ступню уткнулся холодный мокрый нос. Немного полегчало.

— Что, маленький, гулять хочешь?.. — прошептала Вера. — Сейчас, погоди немного…

В ее колени уперлись две жесткие собачьи лапы. Горячий язык спаниеля прошелся по закрытым векам.

— Фу, глупыш. И без того жарко… Отойди, дай прийти в себя.

Надо цитрамону, что ли, принять. Но ведь не на голодный желудок. А это значит, что придется приготовить чаю. И бутерброд какой соорудить…

Она приоткрыла глаза, посмотрела сквозь ресницы. Болит голова, но ничего страшного. Головой не ходят, ею только думают. А думать мы сейчас не станем. Мы сейчас будем Пая выводить на улицу и во время прогулки упрашивать голову, чтобы перестала дурить. Придумаем для нее какую-нибудь уговорку.

Двигаясь автоматически, Вера надела спортивные штаны и футболку, нацепила солнцезащитные очки и выпустила Пая на лестничную площадку. Они спустились вниз. Пусть сегодня сам побегает, а я постою тут, в тени. Хотя и в тени жарко, но хоть кожу не припекает. И попросим мы госпожу Боль немного потесниться, занимать не всю голову. Подвинуться вперед, к переносице. Так… Сожмем ее в точку. Теперь эту пульсирующую точку потихонечку, как иглу из вены, вытаскиваем. Нет-нет, госпожа Боль, мы Вас не гоним, что Вы. Просто повисите тут рядышком пока…

После холодного душа, таблетки и чая с печеньем и йогуртом боль притупилась. Пай, возбужденный прогулкой, весело носился по кухне и своим нестриженым хвостом-метелкой устраивал сквозняк.

Но ведь просто так голова у меня никогда не болит, подумала Вера. Что же на этот раз? И с кем?.. Неужели «тринадцатое чувство»? То самое, предупреждающее о неприятностях и опасностях. Оно не раз ее спасало, уводило из дурных мест, помогало избегать неблагоприятных событий. Так же «работали» предчувствия и предзнания, когда кому-то из Вериного ближнего круга грозила любая беда. Но зато весь организм реагировал на такую информацию полным разладом. Природа не забывала взять свою дань за сверхчувствительность.