Игра навылет - Страница 4

У нее немного закружилась голова. Неужели от жары? Нет, ведь в палате не жарко… Ее влекло течением, уносило прочь, она цеплялась за какие-то ярко светящиеся точки: воспоминания-названия-образы-заботы.

Это не ее сносило, а Бегуна. Это он пытался якорьками воспоминаний уцепиться за ускользающую реальность. А Вера в него «включилась».

Она вновь осторожно прикоснулась к нему ладонью.

— Вот теперь спит, — сказала Лученко. — Чаем напоишь?

— Да, пойдем ко мне, — пригласила подруга. — Милочка, — обратилась она с улыбкой к вошедшей сестре, — посиди тут.

В больнице царила обычная суета. Медленно двигались по коридорам пациенты в своих кое-как повязанных халатах и тренировочных костюмах. Озабоченным шагом проходили доктора, сестры. Лязгал железом грузовой лифт, выпуская из своих слабо освещенных недр носилки на колесах в окружении людей в белых и зеленых халатах. Елизавета Романова здоровалась и улыбалась, при этом на ее щеках появлялись симпатичные ямочки. Эта улыбка, даже если поводов для радости не имелось, согревала пациентов и действовала успокоительно, словно обещая скорейшее выздоровление. Они боготворили свою улыбчивую докторшу.

— У меня чай черный и зеленый. Какой желаешь? — спросила она у Веры уже в своем кабинете.

На бытовую тему переключается, подумала Вера. Она по обыкновению подошла к окну, полюбоваться маленьким заросшим двориком.

— Так чего ты от меня ждешь? А, Лиза? — поинтересовалась Вера, не оборачиваясь.

Она и так знала, что делает сейчас ее подруга. Можно ведь и не глазами смотреть, а видеть всем телом. Сидит за столом, подперев щеку, вся прямо-таки сдобная, как булочка. Излучающая покой и уверенность, невысокого роста, не то чтобы полненькая, но вся какая-то аппетитная. Порой казалось, что и пахнет она ванилью, корицей и изюмом. Серые выразительные глаза на округлом с маленьким носиком лице смотрят доброжелательно. Такая приятная внешность надолго притягивает взгляд. И певучий голос, от которого больным легчает. Она была по-настоящему внимательным врачом, что нынче редкость. Всегда была, еще со времен учебы в мединституте… Как давно это было? Ого, полтора десятка лет назад. Вера Лученко тогда выбрала специальность психиатра, а Елизавета Романова — токсиколога, но это не мешало им дружить. Наоборот: скрупулезность и полная отдача работе сближали женщин еще больше, хотя Вера была моложе. С тех пор их дружба крепла, как хорошее вино. Правда, встречались они редко. Но зато встречи эти каждый раз превращались в мини-симпозиумы.

— Ну как — чего… — За спиной Веры звякнули чашки, уютно зашумел электрочайник. — Меня беспокоят его настойчивые речи об убийствах на каком-то острове. По-моему, на галлюцинации это не похоже. Хотя его состояние очень смахивает на полубессознательное. Вот, пей чай и почитай историю болезни.

Вера села к столу. Бегун Вадим Мартынович поступил в отделение токсикологии с рвотой, диареей и жалобами на боль в эпигастральной области. В соответствующей графе было написано, что он депутат Верховной Рады.

— Так что? — улыбнулась Елизавета, отхлебнув чая из своей чашки, и ямочки вновь заиграли на ее щеках. — Бредит он? Или…

Вера склонила голову набок, внимательно глядя коллеге в лицо.

— Ну что, мне все рассказать? Или сама? — вопросом на вопрос ответила она. С подругой можно без китайских церемоний.

Романова вздохнула и отвела глаза, вокруг да около целый час кружить, а главного так и не решишься произнести. Привычка! Она сразу вырабатывается у тех, кто хоть за что-нибудь отвечает. Это среди больных Елизавета Сергеевна богиня, а для начальства… Здесь, в центральной клинике города, где Романова занимала пост заведующей токсикологическим отделением, начальство ее ценило — насколько оно вообще способно ценить врачей, что называется, «от Бога». Таких, как Елизавета Сергеевна — интуитивных диагностов и чутких докторов, — было немного. Только она хоть и ценный работник, но незаменимых у нас по-прежнему нет. Даже еще меньше… А если Вера Лученко возьмется озвучить непроизнесенное, то все сразу прояснится. Она ж волшебница. Вроде и по сторонам не смотрит, никаких пассов над головой не делает — но видит тебя насквозь и на три метра вглубь: все знает про тебя и про твою жизнь. Про все и про всех. Иной раз страшновато ей в глаза смотреть — а вдруг увидишь там что-то такое о себе, чего не хочется знать наперед. Так что лучше уж сама рассказывай, проницательная ты моя…

— Насчет речей про убийства — само собой, но это ж только повод. — Вера словно прочитала все мысли Романовой у нее на лбу. — Мало ли что может человеку пригрезиться после интоксикации. Но ведь не в этом дело. Просто страхуешься, милая моя. И я тебя понимаю. Главврач вот-вот уйдет на пенсию, и на его место хотели назначить тебя… Только не возражай, у тебя это на лице написано. Подобные шансы не упускают даже такие, как ты. Небось в мечтах уже перестроила всю работу по уму… И вдруг — пожалуйте подарочек, высокопоставленный пациент, бредит. Тут ответственность и зашкаливает. Романова молчала.

— Ладно, не переживай ты так. Я тоже в курсе, что новый министр здравоохранения решил поиграть в демократию и предложил всем слугам народа ложиться в обычные больницы. А в их главной загородной спецлечебнице затеял ремонт. Вот депутата Бегуна к тебе и положили.

— Этот новый министр вообще с головой не дружит… Представляешь, решил извести специализацию. Теперь не будет гастроэнтерологов, урологов, кардиологов, эндокринологов и всех остальных, а только терапевты широкого профиля. — Романова отхлебнула чай и вздохнула.

— Ты шутишь? — удивилась Вера. От этих нововведений Минздрава она была далека.

— Ничуть. Он по телевизору декларировал свои дикие идеи.

— Почему, прежде чем назначать министров, их не отправляют на осмотр к нашему брату психотерапевту? — покачала головой Лученко.

— Когда мы с тобой состаримся, лечиться будет не у кого, — подвела неутешительный итог Романова.

— Может быть, эта новая метла вскоре станет старой и перестанет пыль поднимать. А знатные персоны снова в свои депутатские больницы вернутся. Только и там будут болеть и умирать, как обыкновенные.

Лиза махнула рукой:

— Тьфу на тебя, Верка. Он же не поганок наелся… Да и антитоксин поможет… Все с Бегуном будет о'кей. Еще примет кучу дурацких законов. — Она улыбнулась. — У меня в отделении давным-давно никто не умирал.

— Знаю, — сказала Вера и снова повернулась к пейзажу за окном. Если смотреть на него подольше, то, может, перестанут мелькать возникшие в краях глаз черные птицы. Испугаются красоты, улетят…

Значит, плохо дело. Умрет… Надо было его подробнее про остров расспросить, но тогда она еще не чуяла… А сейчас? Но что, если он еще спит или сон уже перешел в предсмертную кому? Что, если ему все показалось, а она станет его беспокоить — ради чего? Любопытство тут неуместно. Пусть уходит так.

А вот Лизе Романовой — сказать или не сказать? Плохо знать будущее. Еще хуже рассказывать о нем тем, кого оно касается. Правда, коллеге вроде бы можно… Это другим нельзя вываливать голую правду: дескать, может случиться непоправимое, берегитесь и так далее. Ведь все равно никто никогда не слушает. Не воспринимают прогноз, не понимают, что это о них речь. Восхищает лишь само умение заглядывать вперед: ой, да вы прорицательница, практически пифия или как там они назывались? Оракул, короче говоря. Ах, как это здорово, как интересно, мне тоже любопытно, и мне, и мне!

Почему-то никто не понимает: вряд ли можно назвать счастливым человека, обладающего такими способностями. Ничего нет замечательного в предвосхищении того, что сейчас произойдет. Потому что изменить невозможно, а наблюдать тяжело. Идет, скажем, человек через дорогу, транспорта близко нет, свет зеленый, но вы абсолютно уверены в том, что сейчас из-за угла выскочит автомобиль и собьет его. Ведь вам этот автомобиль виден, а ему нет. И вы не в силах ничего сделать. Закричать не успеваете: слишком быстро все случится. Но даже если закричите, предупредите — он не услышит или просто не поверит. А вы знаете, что через несколько секунд послышится удар и человек отлетит с раздробленными костями, умирая налету. Максимум, что в вашей власти, — быстрее отвернуться, изо всех сил зажмуриться, закрыть уши. И что вы теперь ощущаете? Хочется вам видеть этот автомобиль? Предчувствовать, что скоро случится?