Иго любви - Страница 147

— А черт вас побери со всеми вашими идеалами и молитвами! И кто это мы? Развратники, бездельники, паразиты, уставшие, изверившиеся… Вот оно, ваше лицемерие! Вот чем вы держите в рабстве женщин! Пожалуйста, не молитесь на них! Кто вас просит?

— Вы нигилист. Вы разрушитель. Вы проповедуете разврат…

— А вы?? — завопил Воскресенский, вскочив и взмахнув салфеткой.

— Господа… господа… на нас смотрят…

— Пусть я проповедую разврат! Но есть два пути к освобождению духа: скопчество и хлыстовщина. Аскетизм и сладострастие. Это знали все мудрецы во все времена. Только пресытившийся любовью научится ее презирать, сумеет поставить ее на свое место, сумеет ее победить. Эта позиция сильнее позиции аскетизма. Да! Из моей оргии ощущений есть выход — реакция, тоска по небу, порывы ввысь, обновление. Из вашего трусливого вожделения одна дорога: в грязь… Вот почему новой женщине желаю — свергнуть иго любви и подарить миру свою богатую, чуткую, свободную душу. Еще шампанского! В мой счет!

Они уже вышли из ресторана, и ночь спустилась над городом, а под тополями Дворянской улицы все еще раздавались раскатистый смех Балдина, иронические возгласы Лучинина и истерические вопли Воскресенского.

Барон раздвинул занавески, вгляделся в маленькое личико с глазами большими до странности и нежным ротиком.

— Верочка! Маленькая Верочка! — ахнул он и заплакал от умиления. С первого дня эта дочка взяла всю его душу.

Крестины были торжественные, как и в первый раз. Тогда восприемниками были генеральша Карпова и Лучинин. Теперь — Надежда Васильевна и Спримон. В честь бабушки девочку назвали Надей.

Это было на девятый день. Причт уже ушел. Гости готовились завтракать. Никто не знал, что Вера встала. Она внезапно вошла в комнату и остановилась на пороге.

Надежда Васильевна всплеснула руками. Лучинин смолк. Балдин крякнул, у Рязанцева сверкнули глаза.

В белом воздушном когда-то своем подвенечном платье, с букетом белых роз, присланных ей Лучининым, в волнистых бандо каштановых волос, девически хрупкая и горделиво изящная, Вера была так прекрасна в эту минуту, что у всех дрогнуло сердце от немого восторга. Все молча глядели в это бледное, тонкое лицо женщины, не знавшей страсти; лицо, одухотворенное только что пережитыми страданиями, мечтательное и грустное, словно «неземное». Все невольно молчали. Казалось, эта женщина — сон. Шевельнешься — исчезнет.

— Верочка, милая… Не рано ли ты поднялась?

Очарование было нарушено. Все наперерыв кинулись к Вере, чтоб поцеловать ее руку, выразить ей свой восторг.

— Сядьте, прежде всего! — сказал Рязанцев, подвигая ей кресло. — Хоть вы и мечта, а все-таки девятый день, и уставать вам не полагается.

Один Хлудов молчал, стоя вдали. Неужели это она? Это Вера, которую он не замечал еще недавно рядом с собою?.. Ему казалось, что он видит ее в первый раз, и сердце его глухо билось. Таинственным очарованием веяло на него от этого девственного облика, от чистых линий этого тонкого лица, от этой женщины, не знавшей страсти. Вот та, о которой он грезил всю жизнь… как она, целомудренная, как она, не растратившая своих желаний, никому не дарившая своих ласк, в чьей душе не начертано ни одно имя, в чьей памяти не живет ни один образ…

— Как она прекрасна! — прошептал Лучинин, сжимая его руку.

— Как девушка! — медленно произнес Хлудов, в одном слове воплощая свою мечту.

— Володя!

Он вздрогнул всем телом, точно проснулся. Он узнал голос жены, полный ужаса и боли… И ему тоже было больно. Он сам не знал, отчего. Он провел рукой по глазам.

Надежда Васильевна стояла перед ним, заслоняя собой сидевшую Веру, и жуткое было у нее сейчас лицо. Брови слились в одну грозную линию, нервически дрожал угол рта. Она поняла выражение его глаз. Она слышала его слова.

— Володя, взгляни на меня! — тихо, с мучением сказала она и положила руки на плечи мужа.

Зрачки Хлудова остановились на ней.

И ей стало страшно. Страшно до ужаса. Из этих неподвижных зрачков глянула на нее его темная, таинственная душа, и холодом отчуждения повеяло на нее от его невидящего взгляда. И впервые поняла она тут, что думал, что чувствовал эти годы он, человек без прошлого, рядом с нею, прожившей бурную жизнь без него.

В этих зрачках, устремленных на нее, она впервые увидала образ другой женщины — чистой, юной, пусть грезы пока, — но другой, не похожей на нее, его жену и любовницу, которую вчера еще он ласкал с исступленной страстью. И какой-то темный, далекий голос из тайников ее подсознания сказал ей в этот миг:

«Конец!..»

Через две недели Надежда Васильевна покидала N***. Нарушив контракт с городским театром, она уезжала на пасхальный сезон в Одессу.

— Как это все неожиданно, мамочка! — огорченно говорила Вера. — И у вас такое больное лицо… Вы устали, наверно… Отчего вы не отдохнете?.. Вы так переменились! Вас узнать нельзя…

— Постарела?

— Н-нет… Но у вас такое больное лицо! Останьтесь!

— Нельзя, Верочка!.. Друг мой, я должна уехать… Володе нужен юг, морские купания… Я покажу его хорошим докторам… Он может еще поправиться…

Слезы градом катились по ее лицу. Вера стала на колени. Они обнялись и обе молча плакали.

— Верочка… если б ты знала, какой ужас я переживаю!

— Но он поправится, мамочка… Ведь он опять такой милый стал… каким был прежде…

— Милая ты моя детка… Спасибо тебе за все!.. И за ласку… и за… Дай Бог тебе счастья! А для меня, Верочка, все кончено… Все!..

Они уехали. И чувство глубокого, безнадежного одиночества охватило Веру.

Но было что-то страшнее одиночества и страшнее разлуки. Мамочка несчастна. Мамочка страдает. Что, если Рязанцев прав и скоро наступит конец? За что же тогда, за что она — Вера — пожертвовала своими мечтами, своей молодой жизнью? Все напрасно?..

Было жутко думать…

Нет!.. Пусть мамочка страдает сейчас! Но ведь она же знала счастье, знала жгучие радости, о которых пишут в книгах, знала минуты, пережив которые, не жаль и умереть. Что бы ни случилось дальше, прошлого не вычеркнешь. И это прошлое, такое полное, такое богатое, дала матери она — дочь — своей горячей любовью, своей смиренной жертвой.

Но она-то? Она сама?

Вот они уехали вдвоем, будут вместе. Увидят другие города, других людей. Увидят юг и море. А она — Вера — останется здесь, в пыльном городе, потом будет жить на хуторе — одна… всегда одна со своими мечтами…

И так пройдет жизнь?

И опять казалось ей, что беспощадное колесо судьбы прошло по душе ее, полевому цветку, поднявшемуся у дороги, и, смешав с пылью, раздавило ее душу, тянувшуюся к солнцу.

И ей уже не подняться.

Для нее не будет ни рассвета, ни зорь…

13 февраля 1916 г.

Москва.

Анастасия Алексеевна Вербицкая (1861–1928) — автор огромного литературного наследия, совершенно забытого в наше время. В начале XX в. ее произведения издавались неслыханными тиражами, их ставили в театре, экранизировали. Роман Вербицкой «Ключи счастья» выдерживает две экранизации, ставшие громкими боевиками эпохи: в 1913 г. (режиссеры В. Гардин и Я. Протазанов) и в 1917 г. (режиссер Б. Светлов).

Все произведения А. Вербицкой вызывали огромную критику и шумные споры. Ведущая тема творчества писательницы — изломанность женской судьбы и недостижимость счастья. Почти все ее сочинения, в том числе и два центральных романа «Ключи счастья» и «Иго любви», — автобиографичны и основаны на семейных преданиях.

Происходила Вербицкая из потомственной дворянской семьи, по линии матери состояла в родстве с великим актером Павлом Мочаловым. Получила образование в Московском Елизаветинском женском институте, училась по классу вокала в Московской консерватории, но из-за денежных затруднений закончить ее не смогла. Ратовавшая за социальную и материальную независимость женщины, Вербицкая зарабатывала на жизнь своим трудом — преподавала музыку и пение, была корректором в газете, выступала как издатель. Человек деятельный и демократически настроенный, она состояла в разного рода благотворительных и общественных организациях, в 1905 г. была председателем Общества улучшения участи женщин. Собственное творчество Вербицкая воспринимала как одно из средств борьбы за решение «женского вопроса».