Иго любви - Страница 128
— Мальчишник справлять изволят… Барон Норден женится завтра…
— Кто?
— Норден… барон… ***ского полка…
«Неужели Норденгейм?.. Как он облысел, однако!..»
Его глаза встретились с ласковыми глазами барона, и Нольде первый почтительно поклонился ему издали, сдержанно улыбнувшись.
— Кого я вижу! Володя… Владимир…
«Как по батюшке-то?.. Ничего не помню…»
Через мгновение подошедший «жених», раскрасневшийся и уже навеселе от одного бокала шампанского, крепко жал руки Нольде.
Он знал его еще маленьким, когда сам кадетом наезжал в имение соседей в Псковской губернии. Черноглазый ребенок с восторгом глядел на мундирчик кадета, охотно шел к нему на руки. Много позднее они встретились в Петербурге, когда черноглазый мальчик превратился в изящного правоведа. И целый вечер тогда они проговорили, как родные, предаваясь далеким воспоминаниям, где царил образ умершей прекрасной баронессы Нольде, так страстно любимой единственным сыном. Было так странно и сладко среди чопорной чужой толпы встретить друга детства, говорить о милых сердцу, навсегда покинувших этот мир.
— Ну, как поживаете?
— Говорите мне по-старому ты, милый барон! Это мне будет приятно.
— Надолго… ты сюда?
— Завтра еду в Отрадное по делам невесты. Я женюсь…
— Вот как!.. На ком же?
— На Мери Опочининой… Вы ее не знали?
— Что-то не помню… Поздравляю!.. И я вот, друг Володя, женюсь… На старости лет сошел с ума. Понимаешь?.. Завтра свадьба.
— Ну какой же вы старик? Такой молодчина!.. Дайте мне вашу руку!.. Кто же невеста?
— Верочка Шуб… то бишь, Мосолова… дочь… Что ты на меня так смотришь? Разве ты ее знаешь?
Нольде потер горло, но голос все-таки прозвучал хрипло:
— Да… я ее встречал.
— Стало быть, понимаешь… меня? Красавица… тоненькая, беленькая… В дочери мне годится… Какая же я ей пара?
Нольде не слышал ничего. Кровь била в виски.
Взяв его под руку, барон подошел с ним к столу, познакомил его с Балдиным и товарищами, предложил ему шампанского.
Нольде залпом выпил свой бокал, чокнувшись с бароном.
Он много пил в этот вечер, но был молчалив и рассеян, отвечал невпопад и поднялся, наконец, ссылаясь на усталость и головную боль.
— Д-да… глаза у вас странные, — заметил Балдин.
— Володя, я тебя завтра на свадьбу жду, — сказал ему барон, прощаясь.
— Непременно, непременно… если не уеду в Отрадное.
Барон вышел за Нольде на лестницу и опять остановил его. Хотелось говорить. Хотелось открыть перед милым «черноглазым мальчиком» свою застенчивую душу. Разве не был он по-старому одинок? Разве мог он высказать свои сомнения перед вечно шумным, суетливым и злоязычным Балдиным?
Он взял Нольде за пуговицу сюртука, и глаза у него были робкие, несчастные.
— Ну сознайся, Володя!.. Ты в душе смеешься над старым дураком?.. И мне что-то… страшно стало… Такая красавица…
— Но вы — барон Норден фон Норденгейм, — перебил Нольде с надменной усмешкой. — Ей (дочери актрисы, чуть не обмолвился он)… такая партия не снилась…
— Эй, голубчик!.. Полно… Я бы два титула и все гербы отдал бы, чтобы иметь сейчас твою молодость да внешность… да силы нерастраченные… Только это, поверь, и ценно…
Наконец один!
У себя, в номере, Нольде лег одетый на диван и пролежал так полночи, не закрывая глаз, неотступно думая о Вере.
Это дико, в сущности. Что она ему? Особенно теперь, когда он сам через месяц-полтора женится на Мери, которую любит… да… любит всем сердцем и навсегда! Он сам был поражен силой своего волнения. Даже добродушный и доверчивый барон заметил, как изменился он в лице при ее имени… «Что ты так глядишь на меня?..» К счастью, он не понял. О, не встречаться с нею никогда!
Часы били не раз. Он не двигался, не чувствовал затекших членов, онемевших, закинутых за голову рук.
Будет ли барон счастлив с нею? Может ли дать счастье женщина с такими холодными глазами, с таким чувственным ртом? С каким трогательным умилением говорил он о невесте: «Тоненькая, беленькая… в дочери годится…»
О, только не встречаться с нею! Никогда… никогда!
На другой день он не поехал в Отрадное. До вечера он пробродил на бульварах, спускался с кручи за городом и любовался морозным закатом. И эти алые огни небес, и розоватый снег, хрустевший под ногою, и деревья бульвара, одетые инеем, и затем перекрывшиеся пеплом облака и первые робкие огни города — все говорило ему о Вере, все будило его давно уснувшую жгучую тоску и жажду обладания, — то, чего он никогда не испытывал рядом с другом Мери, так доверчиво отдававшейся его застенчивой ласке…
Безумие!.. Безумие!
Вернувшись в гостиницу, он нашел записку Нордена, в которой тот официально просил его быть шафером, называл церковь и указывал адрес Нероновой, где должны были состояться ужин, а затем танцы.
Скомкав записку, Нольде наскоро пообедал и вышел в шесть из дому. Швейцару он дал ассигнацию и сказал:
— Если за мной придут от барона Норденгейма, скажите, что я выехал из города.
Церковь была переполнена народом, и Нольде удалось незаметно притаиться в углу, среди публики посерее. Спримон во всех орденах несколько раз прошелся мимо него и не узнал. Церковь была ярко освещена. Блестело шитье мундиров, сияли эполеты и ордена. Сверкали бриллианты и веяли перья токов. Шуршал шелк, в красивых изломах сиял атлас. Ржание лошадей доносилось со двора. Подъезжали кареты. «Блестящая свадьба…» — говорили кругом.
Жених казался молодцом с его статной фигурой, затянутой в мундир. Полковник и Балдин шутили с ним, но он был рассеян и, как Нольде, не спускал глаз с двери.
Вдруг все головы качнулись вперед. Толпа дрогнула. Гул прошел по толпе. И навстречу невесте грянул торжественный концерт: «Гряди, гряди, голубице!..»
Нольде никогда потом не забыл этой минуты. Даже когда месяца два спустя он сам стоял в церкви, поджидая Мерлетту, и вошла горбоносая девушка под фатой, кинувшая ему робкий любящий взгляд, он и тогда очами памяти и страсти видел не ее, ту, с которой он решил пройти рядом жизненный путь. Он видел вот эту очаровательную Веру, с ее невинно опущенными глазами, ее алые губы на бледном маленьком лице, всю в облаке газа, в миртовом венке. И тогда, как теперь, он дрогнул от желания и ужаснулся его темной силе.
С трудом выбрался он из церкви. А через час уже ехал в Отрадное. Он боялся остаться, чтобы не поддаться искушению видеть Веру вблизи, взять ее за руку, взглянуть в ее глаза.
И когда под звездным великолепным январским небом он мчался в санях по полю, сверкавшему алмазами, он ловил себя на том, что говорит вслух:
«Безумие… Безумие…»
— Никогда с ней не встречаться! — было его определенным решением, когда он въезжал два часа спустя в Отрадное.
Ужин был роскошный, много вина и затем танцы.
Вера почти не садилась, бесстрастно, как всегда, переходя из рук в руки. Но в ее бледном лице, в полузакрытых глазах, в губах, застывших в напряженной улыбке, знаток женщин угадал бы чувственную волну, поднятую танцем, угадал бы спавший пока темперамент.
Барон не играл в этот вечер. Как будто невзначай он подходил к зеленым столам, следил за игрой и в душе завидовал игрокам. Потом он неизменно появлялся в дверях гостиной и любовался молоденькой женой, порхавшей в вальсе. Не только юнцы-офицеры, даже полковник казался в нее влюбленным. А Балдин — лихой мазурист — кстати и некстати, танцуя с Верой, падал перед ней на колени и целовал ее руки.
— Не ревнуете? — спросил его Лучинин.
Барон удивленно раскрыл глаза и пожал плечами.
«Вот счастливец! Полное отсутствие темперамента…»
— Барон, одно слово… Я давно знаю Веру Александровну… И вот… я позволил себе сделать ей подарок… Я убрал белой сиренью ее гостиную… в вашем доме.
— Сирень? Сейчас?.. Где же вы ее достали?
— Я выписал ее частью из имения моего, из оранжерей, частью нашел здесь у садоводов… Пусть, войдя, она ее увидит! Она так любит цветы…