Игла Стёжки-Дорожки (СИ) - Страница 9

— Спасибо, — повторил Димитос и вымелся из кабинета.

Слизни из развалин ползли какие-то новые, от соли только панцирем обрастали, жрали все подряд и гадили чем-то похожим на кислоту. Димитос убедился, что рвать когтями их бесполезно — вместо одного большого слизня получаются двое маленьких, которые жрут и гадят с удвоенной силой — впрыгнул в микроавтобус, превратился и крикнул старшему по смене:

— Роланд! Давай попробуем асфальт содой засыпать, вдруг поможет?

— Кто-то так уже делал?

— Нет, это я от безысходности придумал. Впервые таких вижу, не могу предположить, откуда они ползут.

Судя по архивным данным, на квадрате 222-15 до Исхода стоял по крайней мере один заговоренный особняк. С огромным подземным этажом, смыкающимся с соседними подвалами. Куда, в какой из миров случился провал — в одиночку и без разбора завалов не выяснишь. Слизни лезли весной и осенью, одновременно с пробуждением подземных источников. Вероятно, были неразумны. Или обладали таким разумом, с которым невозможно наладить контакт. Да и не было сейчас желающих налаживать контакты.

Вместе с содой на квадрат прибыл командир отряда. Решил своими глазами взглянуть на интуитивную борьбу с проблемой. Димитос, перекинувшийся во льва, на всякий случай отогнал рыком двух сослуживцев, подтянул мешок к ходу в подземелье, из которого уже выглянули три слизня, и вспорол когтями. Получилось лучше, чем он думал — слизни, извалявшиеся в соде, сначала вытянули тепло из воздуха и камня, заставив покрыться инеем землю и лестницу, а потом взорвались с тихими хлопками. Ошметки не подавали признаков жизни, и это радовало — за сотню крохотных прожорливых слизнячков Димитосу бы наверняка влепили выговор.

Он удостоился скупой похвалы командира, влез в микроавтобус, чтобы не маячить на глазах у прохожих: бдительные граждане могли начать названивать в полицию, требуя обезвредить нарушителя закона — и неважно, что лев выполняет команды сотрудника МЧС. Полную засыпку квадрата содой командир переадресовал коммунально-дорожной службе, связался с диспетчером, убедился в отсутствии срочных вызовов, велел группе отправляться в Ракитницкий парк и сам поехал следом. То ли от кабинетной работы решил отдохнуть, то ли змеями интересовался, то ли за Димитосом присматривал. Не угадаешь.

Старый парк, хранивший следы богов и память о древней магии, встретил Димитоса радушно. Словно теплой попонкой укрыл. Группа поднырнула под ленту ограждения, углубилась в заброшенную часть парка — туда, где природа победила асфальт, утопив в грязи растрескавшиеся дорожки. Лев старался идти осторожно, не наступая на цветы, но быстро понял, что это бесполезно — крохотные фиалки и пролески устилали землю ковром, семейки крокусов выглядывали из-под снега, теснились на проталинах, одаряли запахом весенней свежести, дурманили, нашептывали: «Чисть-чисть Снегочист, зло метлой гони. Свет день удлинит, снег землю родит, крепко спит кладовик. Хочешь? Умыкни». От Снулого пруда донеслось шипение — ивы затрясли ветвями, уронили в воду пару ужей, тревожа водную гладь. Димитос подошел к скульптурной группе и склонил голову, отдавая дань почтения каменному «Привалу».

Чур, бог-пограничник, сидел на поваленном стволе дерева, подпирая кулаком щеку, глядя на скатерть со скудной снедью. Тальник, хозяин марта, муж госпожи Живинки, полулежал на земле, опираясь на локоть, протягивая руку к каменному кубку. Димитос увидел перепутанные нити силы: самые крепкие оплетали плиту под скульптурами, складываясь в узор-наговор, часть кое-как держалась на статуях, а большинство валялось на земле и камне грязными комками, утратив цвет и превратившись в магический мусор. Старый наговор почуял приближение неприкаянного хранителя. Плита мягко качнулась, фиалки и пролески смолкли. Димитос вдохнул запах костра и оружейной смазки, разглядел подпаленный овчинный воротник пятнистой куртки.

— Мельчают даже боги третьего круга, что говорить о четвертом?

Чур махнул рукой, Тальник кивнул, поднес к губам кубок. Черепашка — символ мудрости, долголетия и защиты — выбралась из глубокого кармана формы, сползла на плиту, цепляясь за штанину Чура, побрела к Димитосу, сверкая аметистовыми глазами. Нити, оплетавшие плиту, лопнули от прикосновения коготков. Тальник нехотя отвел кубок от губ и окаменел вслед за Чуром. Черепашка продолжала идти, и Димитос превратился, опускаясь на колени, протягивая руки к дару богов.

— Прикройте его, — буркнул командир.

Группа экстренного реагирования на магические инциденты встала плечом к плечу, пряча Димитоса от взглядов — несколько зевак отирались за лентами ограждения. Черепашка заползла в подставленные ладони, лениво клюнула палец и спряталась под панцирь, втягивая голову и лапки.

— Что теперь будет? — негромко спросил командир. — Они услышали наши чаяния и ответят?

— Нет, — баюкая черепашку в ладонях, ответил Димитос. — Памятник окаменел окончательно. Навсегда. И…

Он чувствовал, как парк прощается с магией. Ивы, вздыхая, роняли последние слезы, теряли память о дриадах. Пруд стремительно зарастал серой ряской, пачкавшей последние осколки льда — теперь бы в воду не зашла ни одна келпи, даже если бы ее каким-то чудом занесло в этот мир. Два ужа, подползших к «Привалу», вернули свой истинный облик — на проталине лежали напитанные водой ивовые ветви.

— И?

— Змей больше не будет, — сообщил Димитос. — Можно доложить начальству, что мы провели успешную зачистку местности. Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь коробку. Я заберу черепашку.

— Нет, — командир сказал, как отрезал. — В служебную машину ты ее не понесешь. Я не буду упоминать ее в докладе, но на этом потворство заканчивается. Оставляй ее здесь. Ограждение будет стоять еще трое суток — как минимум. Захочешь — вернешься. Меня не интересует, чем подчиненные занимаются после смены.

— Как скажете, — подавляя вспышку гнева, процедил Димитос.

Он подошел к памятнику, подкопал плиту, леденя ладонь в смеси земли и снега. Опустил черепашку во временное убежище и положил сверху пучок крокусов, вывернутый чьим-то тяжелым ботинком.

«…крепко спит кладовик. Хочешь? Умыкни».

Утихающий шепот цветов заставил его поднять голову, внимательно осмотреть местность. Считалось, что весенняя уборка снимает проклятия с ничейных кладов и после ухода Патрикея их можно забрать. Что здесь могли спрятать? Тот, кто решил устроить схрон в парке, испросил разрешения у Чура — значит, это были не деньги и не ювелирные изделия. Что-то, связанное с ныне запрещенной волшбой. Димитос зажмурился, зацепил краешек видения, промелькнувшего среди разноцветных искр.

«Это был лев, — понял он. — Ушел в Нижний парк. Неужели я получил знак судьбы?»

Порыв — «бежать! искать!» — утих после взгляда на людей. Он превратился, старательно вытер испачканную лапу о снег и ушел в микроавтобус, торопя время и обдумывая утренние планы. Сюда, в парк, надо приехать до того, как он заберет Маруша от бабушки. Схрон может оберегать ловушка. Нельзя подвергать сына опасности.

Первая половина дня выдалась на удивление спокойной, как будто Патрикей-Снегочист вымел из столицы накопившиеся беды. Гигантские пауки, выбиравшиеся из развалин всю прошлую неделю, притихли и попрятались. Такое на памяти Димитоса случилось только один раз — после пролива опасных зон концентратом сельскохозяйственных удобрений. Не было ни проворных поджигателей-ифритов, ни медлительных каменных уродцев — осколков заговоренного камня. Тишина. Красота.

Димитос плотно пообедал — ему приготовили отдельную кастрюлю макарон с говяжьей печенкой — сбегал к секретарше командира, которая почесала ему нос и покормила шоколадной конфетой, и отправился дремать на солнышке под пожарным щитом. Лев был доволен. Двуногий старался его не тревожить, но осторожно копался в собственных чувствах — всплеск ярости после отказа командира ему не понравился. Он едва не потерял контроль: обида перемешалась с извечным презрением зверя к добыче. Лев подтолкнул его к смене формы, требуя: «Прыгай!», предвкушая короткую и кровавую драку. Димитос осек его напоминанием о сыне, и это сработало. Сработало сейчас. А что будет дальше?