Иезуит. Сикст V
(Исторические романы) - Страница 121

— Положим, вы имели некоторые основания согласиться на предложения папского правительства, — сказал Григорио. — Конечно, всякий бережет свою шкуру, но что же вы от меня хотите? Помогать вам я ни в каком случае не намерен.

— Я не прошу тебя об этом, ты должен сидеть там, у себя внизу, и что бы ни произошло здесь, в отдельном кабинете, не вмешиваться и даже не удивляться.

— Ну на это я. пожалуй, согласен, — отвечал Григорио.

— Постой, еще не все, — приказал Пикколомини, — сюда придут четыре человека и будут спрашивать меня, ты должен провести их в кабинет, который я занял.

— Хорошо.

— Потом, разумеется, ты ничего не должен говорить Малатесте, и за это вот — получай от меня маленькую безделицу, — присовокупил Пикколомини, подавая хозяину кошелек с золотом.

— Нет, денег я от вас не возьму, — сказал Григорио. — Повторяю, я никогда не был Иудой-предателем, делайте, что хотите, но меня избавьте от этого, — прибавил он и вышел.

Герцог Монтемарчиано остался один.

«А ведь действительно предательство, — рассуждал он сам с собой, — я должен отдать г руки полиции лучшего моего друга!»

Справедливости ради, нужно сказать, что в черствой душе Пикколомини зашевелилось нечто вроде угрызений совести, он даже был готов отказаться от своего плана, но было поздно, на лестнице послышались шаги папских сбиров, которых следовало спрятать в укромном месте.

Вскоре внизу раздалась песенка беспечного Ламберто Малатеста.

— Есть кто-нибудь в отдельном кабинете? — спросил он хозяина.

— Ваш приятель Пикколомини, — отвечал Григорио.

— Давно он меня ожидает?

— Несколько минут, не более, — отвечал хозяин, расширив выразительно глаза и показывая пять пальцев.

Ламберто понял знак и сказал:

— Кстати, Григорио, если ты услышишь несколько громкий разговор, не удивляйся, ты знаешь, какой резкий голос у моего друга Пикколомини. Ну а теперь посвети мне на лестнице.

Хозяин взял со стола фонарь и, подойдя ближе к Ламберто, прошептал:

— Их пятеро, они хотят убить вас.

Малатеста невольно остановился, услыхав эту страшную новость, но гордый и безумно храбрый, он и не помышлял об отступлении.

Смело вошел он в отдельный кабинет, где его ожидал Пикколомини, и, поздоровавшись, беспечно сказал:

— Ты, Альфонсо, хотел меня видеть, я к твоим услугам.

— Очень благодарен, Ламберто, мне хотелось поговорить об известном тебе деле.

— О каком деле? Пожалуйста, объясни; я вообще не умею отгадывать загадок.

— Да разве ты забыл, что между нами было условлено способствовать бегству из инквизиционной тюрьмы всех обвиняемых в отравлениях.

Ламберто Малатеста мигом понял, что негодяй скрыл четырех свидетелей, которые в случае его признания явятся перед трибуналом. Тогда Ламберто решил искусно маневрировать.

— Об этом деле, милый Альфонсо, — сказал он, — я еще ничего не могу сообщить положительного, так как герцогиня Юлия до сих пор не вручила мне 30 тысяч скудо.

— Зачем же эти деньги?

— Но, Бог мой, разве ты не знаешь? Для того чтобы подкупить тюремных сторожей.

— Ах тюремных сторожей…

— Да, они не хотят уступить из этой суммы ни одного сольдо, что и весьма понятно, кому же охота рисковать собой из-за пустяков.

— Но ты забываешь, дорогой Ламберто, что, кроме тюремных сторожей, в Ватикане есть солдаты и сбиры.

— Все это я объясню с величайшим удовольствием, но с условием.

— Именно?

— Прикажи подать вина, — беспечно сказал Малатеста. — Я не привык вести разговоры с сухим горлом!

— Ты прав, Малатеста, прошу простить мне мою недогадливость. Эй, Григорио! — вскричал Пикколомини.

Явился хозяин.

— Принеси нам четыре бутылки самого лучшего вина, — приказал Малатеста, — да смотри, чтобы оно было отменным, иначе я отрежу тебе твой длинный нос.

— А я сделаю очки на твоем брюхе, — говорил, смеясь, Пикколомини.

Вскоре вино было принесено, бутылки откупорены и стаканы наполнены. Несколько минут друзья только чокались и пили вино.

— Право, это вино совсем не дурно, — говорил Малатеста.

— Да, оно, кажется, старое, — соглашался его собеседник.

— Однако вернемся к главной теме нашей беседы, — сказал Ламберто. — Знаешь, друг мой, я в настоящее время нахожусь в самых лучших отношениях с папской полицией.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

— Объясни, каким образом тебе удалось примириться со злейшим врагом?

— А помнишь, когда я стоял во главе банды? Мне иногда удавалось с начальником папской полиции Фабрицио устраивать некоторые делишки. Признаюсь откровенно, я, со своей стороны, предпочитаю слабость покойного папы Григория суровой энергии Сикста.

На эту речь Пикколомини ничего не отвечал. Малатеста продолжал:

— Понимаешь, друг мой, что при помощи полиции мне удавалось устраивать выгодные делишки. Для примера расскажу об одном из них. Если не ошибаюсь, весной, за несколько месяцев до смерти папы Григория, отправлялся из Рима в Варшаву один чертовски богатый епископ. Нам, то есть мне и полиции, было хорошо известно, что поляк вез с собой несколько мешков золота и большое количество драгоценных камней. Ввиду последнего благочестивый иностранец, приезжавший издалека лобызать туфлю папы Григория, просит дать ему надежный конвой для безопасного путешествия. Начальник полиции, конечно, исполнил просьбу епископа и назначил ему в сопровождение восемь вооруженных сбиров. Казалось бы, с таким надежным эскортом можно было вполне безопасно путешествовать, но на деле вышло иначе. Среди пути сбиры отобрали у епископа мешки с золотом и драгоценные камни, и благочестивый иностранец до такой степени перепугался, что и не подумал возвратиться обратно в Рим, а бежал без оглядки до самой Польши. Вы, конечно, понимаете, мой уважаемый друг, что все якобы папские сбиры были мои переодетые бандиты.

— Это превосходно, клянусь честью, превосходно! — вскричал с истинным восторгом Пикколомини, в котором преобладал дух бандита.

— Но имей в виду, — продолжал Малатеста, — полицейский все свалил на мою шею, а сам остался чист.

— Теперь я понимаю, — вскричал Пикколомини, — почему ты так свободно разгуливаешь по Риму; синьор Фабрицио до сих пор занимает важный полицейский пост.

— Отчасти он и теперь иногда мне бывает полезен.

— Значит, вы также рассчитываете и на помощь синьора Фабрицио?

— Немножко.

— Что же думают делать освобожденные впоследствии?

— Быть может, мы приведем в исполнение наш заговор, в котором и ты, милый Альфонсо, принимаешь некоторое участие, или дадим возможность освободившимся пленникам добраться до Франции, где Ледигиер пристроит их среди своих единомышленников. Но прежде всего, конечно, надо подумать об освобождении арестантов.

— Теперь я вижу, милый Ламберто, — говорил Пикколомини, — что наше свидание было необходимо для устранения многих недоразумений. Знаешь, друг мой Малатеста, этот план диаметрально противоположен всем моим намерениям.

— Очень жаль, — отвечал Малатеста, видя, что дело приближается к развязке. — Мы всегда действовали с тобой заодно и, надо правду сказать, с большим успехом. Однако позволь спросить, почему тебе не нравится мой план?

— О, я объясню это в двух словах. Я заключил мир с правительством его святейшества.

— Поздравляю! — сказал Ламберто, усаживаясь спиной к стене, так, чтобы между ним и его другом находился стол. — Конечно, для его святейшества, — продолжал Малатеста, — должно быть очень приятно обратить на путь истины такую персону, как ты, по этому поводу есть что-то в Евангелии, но я теперь не припомню. Могу я знать, на каких условиях состоялся этот мир?

— Мне предлагают полнейшую амнистию и полную свободу ехать, куда вздумается, с теми небольшими сбережениями, которые мне удалось сделать отчасти и при твоей помощи, Ламберто, взамен чего я должен…

— Этот обмен чертовски интересен! Послушаем.