Иду по тайге - Страница 2

И еще ближе и роднее станет для тебя край, в котором ты живешь.

Белорусы январь называют «студень», украинцы — «сичень». Студено, мол, в этом месяце, мороз сечет, не жалеет. Дремлют укутанные снегом сопки, пощелкивают от холода деревья, над разлившейся вдоль реки наледью клубится пар. Трудно представить что-нибудь живое в этой почти космической стыни.

Но обитает в наших реках рыба, для которой январь — самое благодатное время года. Это налим. В северных морях живет около полусотни его близких родственников: треска, сайка, пикша, навага, а разных других налимов и не сосчитать. Наш налим, оставив морские воды, перешел в пресные и остался в них навеки.

Налим не очень красив. Широкая, сплюснутая, как у лягушки, голова, огромная, усаженная мелкими зубами пасть, черные злые глаза, свисающие вниз усы. Пятнистое тело налима обильно покрыто клейкой слизью. Длинное и гибкое, оно напоминает хорошо смазанную плеть.

В теплые солнечные дни налим чувствует себя неважно. Забьется куда-нибудь под корягу и не шелохнется. А вот ночная темень, если к тому же вода холодная как лед, — самая налимья пора. Зрение у него слабое, зато Лучше, чем у других рыб, развиты слух, обоняние и осязание. Разбойником крадется он вдоль берега, хватая всех, кто встретится на пути. Случится хариус — съест хариуса, попадется ручейник — проглотит ручейника, закружит течением пустившегося в плавание мышонка — не пожалеет и его. Ну а заболевшая рыбка — первая добыча. Поймает ее налим — и не даст распространиться болезни по реке. За это его называют речным санитаром.

В январе у налимов нерест. Отправляются они к перекату и прямо на камни выметывают икру. Одна взрослая самка может отложить за один раз до миллиона икринок. Если бы из каждой вырос новый налим, эти рыбы заполнили бы реку до берегов. Но подобного не случается, потому что теперь уже ручейники, хариусы да и сами налимы с жадностью набрасываются на икру. И вскоре ее остается совсем мало. Одна икринка за камушек закатилась, другую замыло песком, третью снесло под затопленную иву. Больше ни одной нет — съели.

Выклевывается налимья молодь ранней весной, и уже к июню налимчики достигают восьми сантиметров в длину. Питаются червяками да личинками, плавают осторожно, с оглядкой: того и гляди кому-нибудь в зубы попадешь. И только в двухлетнем возрасте у них появляются все повадки ночной рыбы-разбойницы.

Пустынны таежные распадки в январскую стужу. Разве что стайка белых куропаток прошумит над тальниками да осторожный беляк протянет по крутому склону свой след. Куда ни кинешь взгляд — снег, снег, снег. Под ним, как под теплым одеялом, спят полосатые бурундуки, длиннохвостые суслики, косолапые медведи.

У бурундука и суслика в это время температура тела понижается до трех градусов, а частота дыхания до двух вдохов в минуту. Таких сразу не разбудишь.

Прокладывали однажды зимник в тайге и вместе с огромной корягой выковыряли из земли бурундука. Свернувшись в клубочек, лежит он холодный, закостенелый. Глаза закрыты, ни хвост, ни лапы не гнутся.

— Допрыгался! — хмыкнул бульдозерист, разглядывая зверька. — Нужно бригадиру показать, а то он бурундука только на картинке и видел.

Отнес мертвого зверька в вагончик и положил у окна. После смены возвращаются дорожники, а бурундук сидит на столе и с аппетитом поедает печенье. Людей увидел, свистнул, поставил хвост торчком да под кровать. Забрался в лежавший там валенок и притих.

Так в валенке до самого лета у дорожников, и прожил.

Натаскал туда бумажек, обрывков ваты, всяких объедков. Пока люди на работе, он хозяйничает в вагончике, а возвратятся — бурундук заберется в валенок и спит.

Так уж повелось, что люди всех зверьков, напоминающих привычную нам домовую мышь, ту, за которой охотится кот Васька, называют мышами. А ведь собственно мышей на Севере очень мало. Зато много полевок, землероек, пищух.

Небольшой коричневатый зверек с коротким хвостом и круглой головой называется полевкой. Это близкий родственник хомяка и ондатры. Полевок у нас, пожалуй, больше, чем любых других зверьков. Они составляют основу корма горностаев, соболей, лис, сов. Сами же едят траву, различные семена, не отказываясь и от снулой рыбки или оставленного на приманку кусочка мяса.

В тайге можно встретить зверька немногим крупнее ногтя на большом пальце руки. У него как хоботок нос, пышные усы и очень длинный хвост. Это землеройка — близкий родственник крота, ежа и выхухоля. Все они насекомоядные.

И наконец, сравнительно крупное, в кулак, животное с буроватой шерсткой и большими, словно смятыми, ушами — пищуха, родная сестра зайца. Как и заяц, пищуха питается травой, молодыми побегами ивы и осины, любит кору, иногда угощается ягодами.

И полевки, и землеройки, и пищухи в зимнюю спячку не впадают. Они делают под снегом длинные ходы, бегают по ним в поисках корма и, конечно, заглядывают друг к другу в гости.

Случается, полевки досаждают охотникам. Они подчистую съедают приманку, портят шкурки попавших в капканы горностаев и соболей, могут разграбить спрятанные в тайге припасы пастухов, геологов, лесорубов.

Как-то охотился я в верховьях реки Чуританджи, так полевки меня совсем извели. Придешь в избушку, а там хлеб погрызен, на столе и полках следы пиршества полевок, из кружки с чаем выглядывает рыжая спина.

Чтобы покончить с этим разбоем, я решил сделать мышеловку и принялся искать подходящую дощечку. Заглянул под навес и ужаснулся. От навеса к лежащей у ручья лиственнице тянулась дорога. Да-да! Не следок или тропка, а самая настоящая дорога, по которой полевки совершали набеги на мою избушку. Была она очень широкой и не походила ни на одну из виденных мной звериных троп. Цепочки набитых крошечными лапками следов не пересекались одна с другой, а тянулись рядышком. Под лиственницей они сбегались и ныряли в обледенелую норку, как рельсы в тоннель. Впечатление усиливала веточка пушицы, светофором маячившая у входа.

И под навесом и в норе было тихо. Мир и покой. Наверняка на время моего возвращения домой полевки объявляли «тихий час» и вели себя очень осторожно.

— Э-э, да мне этих бестий не переловить за весь охотничий сезон, — охнул я и махнул на полевок рукой.

Так мы и жили. Ночью в избушке хозяйничал я, днем полевки. Соседство не ахти какое, но что поделаешь?

И вдруг полевки исчезли. Не исподволь, не постепенно, а все сразу. Еще вчера эти изверги забрались в висевший под потолком мешок с сухарями и выгрызли в нем большую дырку, а сегодня их нет. Как лежал на столе кусочек сала, так и лежит. Рядом с ним до половины наполненная сгущенным молоком банка — все нетронутое. Что же их так напугало? Неужели, думаю, к избушке под снегом наледь подбирается? Мне ее не видно, а полевки в таких делах народишко опытный.

Ушли полевки, но спокойнее мне не стало. Начал замечать, что кто-то снова хозяйничает в избушке. Но теперь уже по ночам. Не шебуршит, не гремит, никаких следов не оставляет, а вот то, что хозяйничает, — точно. Скажем, сплю и вдруг чувствую, как по моей ноге что-то бежит. Нет, не мышь. Мышь, та все-таки вес имеет, и коготки у нее царапучие. Эта же передвигается, как комарик или жучок.

В детстве нечто подобное я уже ощущал. Испугался, рассказываю маме, а она говорит: «Это ты растешь, сынок. А может, просто спросонок показалось».

В другой раз неизвестная мне животина запуталась в моих волосах. Я только начал дремать и вдруг слышу, что-то на голову свалилось и барахтается там. Я рукой хвать, а оно между пальцев сквознячком проскользнуло…

Новый год я встречал в тайге. Еще с утра смастерил из стланиковых веточек елку, убрал ее как сумел, затем приготовил праздничный стол и стал ждать полуночи.