Идиоты первыми - Страница 70

— И с лучшими математиками такое случается, но если на человека никакие доводы не действуют, что ты с ним сделаешь? Она влепила мне оплеуху и сбежала. Я назначил ей встречу через общих знакомых — хотел объясниться, чтобы не быть голословным, представил счета, она обещала прийти и не явилась. Разве можно после этого считать ее взрослым человеком?

Позже один друг из квартала Сан-Спирито сказал ему, что Эсмеральда сейчас живет с синьором, Лудовико не хотелось бы беспокоить Фидельмана, но тот должен понять: Лудовико никогда не пришел бы к нему, если бы не настоятельная необходимость.

— Per placere, синьор [65], я прошу вашего содействия. От вас в значительной мере зависит жизнь четырех человек. Я не возражаю, пусть Эсмеральда время от времени оказывает вам услуги, если ей так хочется, но из слов вашего хозяина я сделал вывод, что вас не назовешь человеком преуспевающим, она же меж тем должна содержать себя и голодающего отца во Фьезоле. Она вам вряд ли о нем рассказала, но, не будь меня, ее отец сейчас покоился бы в братской могиле и сквозь него пророс бы лопух. Она должна вернуться и работать под моим руководством и покровительством, не только потому, что это обоюдовыгодно, но и потому, что речь идет об общей ответственности: не только ее ответственности передо мной, особенно теперь, когда я перенес тяжелейшую операцию, но также нас обоих перед ее голодающим отцом, не говоря уж об ответственности перед моей престарелой матерью — ей восемьдесят три года, и ей безотлагательно нужен квалифицированный уход. Насколько я понимаю, вы, синьор, американец. У вас все по-другому, но Италия — страна бедная. Здесь на каждом из нас лежит бремя ответственности за четырех, если не за пятерых иждивенцев, иначе нам всем несдобровать.

Он говорил спокойно, философски, порой переводя дух — похоже, недавняя операция время от времени напоминала о себе. Пока он говорил, его горящие глазки бегали по сторонам — уж не подозревал ли он, что Эсмеральда где-то прячется.

Фидельман поначалу возмутился, потом, хотя и был разочарован: он-то надеялся, что его посетитель — богатый меценат, стал слушать его не без интереса.

— С нее хватит, на панель она больше не пойдет, — сказал Фидельман.

— Синьор, — возопил Лудовико, — постарайтесь меня понять, это важно. Девочка мне многим обязана. Ей стукнуло семнадцать, когда я на нее наткнулся, кто она тогда была — деревенщина, перебивалась из кулька в рогожу. Пощажу вас, опущу подробности, не то вам дурно станет. Она выбрала это занятие, а труднее его, как нам обоим известно, нет, но устроить свою жизнь не умела. Я познакомился с ней чисто случайно, предложил ей помочь, хотя, как правило, такого рода вещами не занимаюсь. Короче говоря, я не жалел времени на ее воспитание и подыскал ей лучшую клиентуру. Приведу пример: недавно один из наших последних клиентов, богатый калека, — она ходила к нему каждую неделю, — предложил жениться на ней, но я ей отсоветовал, потому что он contadino [66]. Я заботился о ней, блюл за ее здоровьем и благополучием. Настоял, чтобы она регулярно проверялась у врача, умел припугнуть скандальных клиентов игрушечным пистолетом, всячески оберегал ее от обид и опасностей. Поверьте, покровительство у меня в крови, а к ней я искренне привязался. Люблю ее как родную дочь. Она, случаем, не в соседней комнате? Почему бы ей не выйти и не поговорить по душам?

Он ткнул тросточкой в сторону задернутого занавеской алькова.

— Там кухня, — сказал Фидельман. — Она на рынке.

Лудовико погрустнел, подул на пальцы, его глазки, машинально обегавшие комнату, было погасли.

Но он мигом оправился, стал с интересом рассматривать фидельмановские картины. Лицо его сразу оживилось.

— Ну конечно же, вы художник! Как это я не заметил, извините, но когда снедает тревога, ты наполовину слеп. К тому же мне сказали, что вы торгуете недвижимостью.

— Нет, я художник.

Сводник стрельнул у Фидельмана последнюю сигарету, несколько раз затянулся и, прищурясь, стал разглядывать картины на стене, а не докуренную до половины сигарету тем временем спрятал в карман.

— Просто удивительное совпадение!

В свое время он, как оказалось, был рамочником, позже совладельцем небольшой галереи на виа Строцци и, естественно, знал толк в живописи и в сбыте картин. Однако из-за махинаций его жуликоватого партнера галерея разорилась. А открыть ее снова у него недостало средств. К тому же ему вскоре удалили легкое.

— Вот почему я не докурил сигарету.

Лудовико раскашлялся, и Фидельман поверил ему.

— С таким здоровьем, естественно, трудно заработать на жизнь. Даже рамы вязать мне и то не по силам. Вот почему работа с Эсмеральдой обладает для меня рядом преимуществ.

— Так ли, сяк ли, а наглости у вас не отнимешь, — ответил художник. — Не говоря уж о том, что вы заявились сюда и учите, как мне следует вести себя vis-à-vis [67]к особе, которую я приютил по ее собственной просьбе, и, главное, живете на доходы от торговли ее телом. При всем при том это довольно-таки безнравственно. Эсмеральда, вероятно, чем-то и обязана вам, но души своей она вам не запродала.

Сводник осанисто оперся о трость.

— Раз уж вы, синьор, употребили это слово, сами-то вы разве можете считаться нравственным человеком?

— Что касается искусства, да.

Лудовико вздохнул.

— Ах, маэстро, кто нам дал право разговаривать о предмете, в котором мы так мало понимаем? Нравственность питают тысячи источников, способам ее проявления несть числа. Касательно же души, кто способен понять ее устройство? Вспомните распятого разбойника, лишь он вознесся на небеса вместе с Господом. — Лудовико раскашлялся. — Не упустите из виду, девочка по собственной воле выбрала себе такое призвание; я тут ни при чем. Но ни умелостью, ни лоском не обладала, хотя нельзя отрицать, что она достаточно сведуща. У нее есть и преимущества: юность, известная непосредственность, но ей необходим советчик и руководитель. Видели, в какой шляпке она ходит? Я дважды пытался сжечь эту шляпку. Эсмеральде явно недостает вкуса. И в одежде ее также сказывается отсутствие вкуса, но она ужасно упрямая — с ней не сладить. И все равно, я посвятил себя Эсмеральде, и мне удается улучшить ее положение, за что я и получал скромные, но обязательные комиссионные. Учитывая все обстоятельства, что в том плохого? Нравственность основывается на признании взаимных нужд и взаимопомощи. Взаимное великодушие осуждать нельзя. В конце концов, чему учил нас Иисус?

Лудовико снял шляпу. Он был совершенно лыс, если не считать нескольких седых волосков, разделенных посредине пробором.

Он явно сник.

— А вы, маэстро, не влюбились ли в Эсмеральду? Если влюбились, так прямо и скажите, и я удалюсь. Любовь есть любовь, тут ничего не попишешь. Я итальянец и не забываю об этом.

Прежде чем ответить, Фидельман подумал.

— Пожалуй, пока еще нет.

— Смею надеяться, в таком случае, вы не станете влиять на ее решение?

— Какое решение?

— Решение, которое она примет после нашего разговора.

— Если она решит уйти, вы это хотели сказать?

— Совершенно верно.

— Ей выбирать.

Сводник с облегчением вытер покрытую испариной лысину и водрузил шляпу.

— Возможно, эти отношения вам на сегодняшний день удобны, но вы художник, поглощены работой, и без Эсмеральды вам будет лучше.

— Мне не хочется, чтобы она ушла, этого я не говорил, — сказал Фидельман. — Я сказал только, что не стану влиять на ее решение.

Лудовико склонил голову.

— Да, вам свойственна непредвзятость истинного художника.

Уходя, он откинул тросточкой занавеску и увидел на кухонном столе картину Фидельмана.

Поначалу он, похоже, не мог поверить своим глазам. Отступил на шаг, — разглядывал картину.

— Straodinario [68],— пробормотал он, целуя кончики пальцев.