Идиот и малыш - Страница 2

2

Автобус, натужно урча, поднимался в горы по серпантину. Мимо окон, то приближаясь почти вплотную, то отдаляясь и открывая простор, ползли иссеченные трещинами отвесные скалы, перемежаясь с обтянутыми зеленью склонами. В прогалах между склонами было видно, как горы простираются длинными кривыми грядами с ветвями отрогов, дыбятся остриями темных голых вершин и нисходят в долины, и где-то на самой окраине мира мутятся, расплываются, тонут в седой, тускло-оранжевой дымке. Череда огромных белых облаков заслоняла доступ горных вершин к небу, тени этих облаков неуклюжими пятнами лежали на склонах. А по другую сторону от горных хребтов, в распахе видимого внизу пространства, величественной неохватностью синела чаша моря, которое полонило собой второе полукружье горизонта. Ближе к берегу море рябилось снежными гребешками волн, а дальше, где пенистые оторочки не различались, широко зыбилось золотом на синеве высокое солнце. На море тоже лежали тени облаков - скрадывали принадлежащее воде золото. И чем выше поднимался автобус, тем необъятнее и необъяснимее - словно невсамделишными, нарисованными - представлялись цепи гор, облака в небе, котел моря с отражением солнца, и тем все меньше представлялся человек, которому бесконечность напоминала о мимолетности его жизни: Иногда ближний вид в окнах автобуса резко проваливался, и под самые колеса подбиралось головокружительной глубины ущелье, и казалось, экскурсанты - на краю преисподней. Ольга от страха хватала Зою за руку и укоризненно бубнила: - Зачем я согласилась на твои уговоры? У меня сердце от такой высоты замирает. - Ничего, не замрет, - жестоко шутила Зоя. - Тебе как раз не хватает полнокровных эмоций. В тебе застоялся адреналин: Не испытывая страха перед пропастью, Зоя отстраненно смотрела на каменистый обрыв и думала о стороннем - о вчерашнем знакомстве. " Хочет он, видите ли, подружиться. Удостоил: "Я тоже люблю свою жену", передразнивала она Виктора. - Вот и люби на здоровье! Липучка!.. И чего я все о нем думаю? Как он мне надоел! Все настроение перевернул. Всего-то здесь четыре дня, а уже глаза измозолил. Задавака!" Она поморщилась, мысленно оттолкнула от себя этого типа и решила думать о чем-нибудь приятном, согревающем душу. Через горные кручи, черед равнины, через тысячу километров она перенеслась домой и улыбнулась с умилительной грустью: она ведь уже соскучилась по своему Кубыкину. Мужа она называла почти всегда по фамилии, даже иной раз дробила ее на слоги: "Ку-бы-кин", в этом находила что-то иронически-заботливое; к тому же имя "Валерий", как ей казалось, ему явно не подходило: какое-то заемное, случайное, невпопад. Еще ей казалось, что Кубыкин излишне сутулится, и она частенько шептала ему, особенно если выходили "на люди": "Кубыкин, распрямись!" Перед поездкой, которую диктовала необходимость подлечиться, Зоя с ласковой насмешливостью сокрушалась: "Как ты будешь строить без меня дачу, Кубыкин? Кто тебе приготовит твою любимую окрошку?" Из всех блюд Кубыкин отдавал безусловное предпочтение окрошке. Он любил ее с изобилием зелени: лучок, укропчик, огурчики, редиска, петрушка, красный перец - все шло в ход; он съедал обыкновенно по полной-полной объемистой тарелке, причем квас использовал только собственного, особенного приготовления; он приправлял эту вкуснятину майонезом, сметаной, иногда даже горчицей и аджикой, и непременно - тертым хреном, - хрен в данной рецептуре шел деликатесом. Зоя же, хотя сама чаще всего готовила ему это блюдо, окрошку недолюбливала: от кваса у нее всегда пучило живот да и остроту кубыкинских добавок она переносила со скрипом. "Кубыкин, как ты это ешь? - удивлялась она, передергивая плечами. - Тут столько всего понапихано острого. Ложку в рот не вломишь". Кубыкин же ворчал с полным ртом. У Кубыкина вообще имелась склонность поворчать. Чаще всего это проявлялось на даче, точнее - на строительстве этой дачи. По натуре он был упрямо-трудолюбив, настырен, хваток и весьма ворчлив, если что-то делалось не "по его". Он готов был работать денно и нощно, если ставил себе цель, и не очень-то считался с мнением и положением других, пренебрегая по сути и самим собою - забывал о всяком отдыхе и комфорте. "Конечно, он не такой, как этот:- думала Зоя, опять соскальзывая с дальних воспоминаний на близкие. - В нем нет такой показухи и щегольства. Но Кубыкин труженик и в общем-то премилый, немного забавный человек со своей невыносимой окрошкой". Зоя сперва снисходительно, а потом таинственно и сладко улыбнулась, - так улыбается всякая женщина, когда в разлуке с мужем вспоминает какую-нибудь радостную сердцу, сугубо интимную частность или дорогой штришок в портрете супружеской судьбы. "А этого... этого пройдоху, надо поставить на место! Раз и навсегда! Чтобы не смел портить отдых!" Зоя беспристрастно смотрела, как за высокой столпообразной скалой, вдали, зыбится белыми барашками зеленоватая синь моря, рассеянно прислушивалась к велеречивой экскурсоводше, кривила губы от "ахов" Ольги и потихоньку разгоняла себя, настропаляла на расплату с тем типом, который, видите ли, соизволил повременить денек, ожидая ее согласия на бесстыдное предложение. И если утром она хотела просто улизнуть от этого зазнаистого похабника, то теперь чувствовала за собой непростительный должок. Почему она позволила так с собой обращаться! Кто дал ему право! Оставить это безнаказанным? Ни в коем случае! В ней забродил азарт мщения: дать урок этому женолюбивому галантному проходимцу! Она даже срежиссировала сцену возмездия: где и что ему скажет - колко, беспощадно, оскорбительно! Однако ни сцены, ни полсцены, ни даже короткой реплики не случилось: после экскурсии Зоя увидела Виктора уже в компании - он держал за руку худенькую светленькую молодую женщину с большими голубыми глазами, Ларочку, то бишь новоиспеченного, сезонного Малыша.

Из письма Виктора:

Всякий человек, друг мой Саня, - что ты наверняка и по себе знаешь испытывает некоторую обделенность - нехватку любви. Особенно остро это испытывает женщина - даже, казалось бы, при самом благоприятном устройстве семейной жизни. Каждую рано или поздно подстерегает неудовлетворенность, тоска, одиночество, грезы о новизне. Любая женщина, или почти любая, - это кладезь открытий, удовольствий, вдохновения. Главное - докопаться до сути женщины, до ее готовности к любви и наслаждению. Сколько кругом неоткрытых, невостребованных женских сердец! Сколько неиспользованных чувств и страсти! Женская замкнутость, фригидность, опасливость - это всего лишь отсутствие достойного мужчины. Попросту говоря, в хорошие руки не попадалась: Женщина, друг мой Саня, - создание более природное, нежели мужчина. В ней усиленно выражены желания и инстинкты. Но они под покровом предубеждений и комплексов. Нужно снять с нее этот покров. Вместе с одеждой: Тут не должно быть никакой стеснительности и нерешительности, тут нужна искренняя заинтересованность. Искренняя! Нужно дать волю женщине проявить свою неутоленную любовь. Дать ей право желать и быть желанной. Предоставить ей такой шанс!

Весь вечер того дня, когда увидела этого "негодяя" с "лупоглазой дурехой" Ларочкой, Зоя просидела у себя в комнате, как в заточении; истово вязала кофточку, но петли получались какими-то разновеликими и хлябкими, нитки путались, да и вся задуманная обновка выходила с несоразмерно-крупным рисунком, с обвислой спинкой и слишком просторными рукавами - Зоя наперед знала, что свое вязание или распустит или забросит. Нервировала Зою в этот вечер и квелая "баржа" Ольга, которая словно бы гордилась количеством своих диагнозов и безумно надоела болтовней про экстрасенсов. "Жрать меньше надо! Тогда и сдыхать меньше будешь!"- вгорячах думала Зоя, глядя на отечное круглое лицо соседки, на ее толстые груди и неохватный живот. Сегодня ее бесило общество Ольги. А Виктора, этого мерзавца, этого скота, она ненавидела каждой клеточкой: он унизил ее, оскорбил - подло, хамски и не оставил возможности поквитаться! Порой Зою захватывала мстительная идейка: тоже завести себе пару, подцепить какого-нибудь здешнего мужичка назло этому "красавцу", досадить заносчивому прохвосту! Но мыслишка такая безрезультатно истлевала среди других вздорных, вспыльчивых намерений. На душе было пакостно, обидно, словно где-то на рынке не только подсунули порченый товар, но и к тому же обсчитали на крупную сумму.