Идиллии (Отрывки) - Страница 5
Изменить размер шрифта:
ИДИЛЛИЯ XI
КИКЛОП
[Эротика, как было указано, красной нитью проходит через все творчество Феокрита. Любовь — болезнь; самое лучшее лекарство от нее — излить свою страсть в песне. В этой идиллии такую любовную песню Феокрит, в соответствии с основным жанром своей поэзии, вкладывает в уста мифического пастуха киклопа Полифема (см. выше «Одиссею» и драму Еврипида). Чрезвычайно комичен этот одноглазый великан-пастух, изливающий свою любовь к нимфе Галатее, предлагающий ей опалить его, если он покажется ей слишком косматым, и готовый отдать даже свой единственный глаз ради любимой.]
Против любви никакого нет, Никий, лекарства на свете.
Нет ни в присыпках, ни в мазях, поверь мне, ни малого прока;
В силах помочь Пиэриды одни лишь. Лечение это
Очень легко и приятно, найти же его — труд не из легких.
5 Знаешь, пожалуй, его ты, как врач, да к тому же, я знаю:
Издавна Музы, все девять, особо к тебе благосклонны.
Как бы то ни было, встарь помогло земляку Полифему
Средство такое. В ту пору киклоп был влюблен в Галатею.[29]
Только лишь первый пушок на щеках у него показался.
10 Чувства свои выражал он не в яблоках, локонах, розах[30] —
В бешенство страстное впал он и прочее счел пустяками.
Стадо овечек с тех пор возвращалось в загон без призора
Часто с зеленых лугов. Собираясь воспеть Галатею,
Таял он, севши на берег, покрытый морскою травою,
15 С самой вечерней зари и страдая от раны у сердца,
В самую печень[31] стрелою его поразила Киприда.
Средство нашел он, однако, и, влезши высоко на скалы,
Вот что пропел он, свой взгляд устремляя в шумящее море:
"Белая ты Галатея, за что ты влюбленного гонишь?
20 Ты ведь белей творога, молодого ягненка нежнее,
Телочки ты горделивей, светлей виноградин незрелых.
Только мной сладостный сон овладеет, ты тотчас приходишь.
Только лишь сладостный сон отлетит, ты сейчас же уходишь.
25 Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка.
Я же влюбился, красотка, тотчас же, как помнишь, впервые
С матерью[32] вместе моей захотела цветов гиацинта
В горы пойти ты нарвать, — это я указал вам дорогу.
Видел тебя с той поры я не раз — и с любовью расстаться
Я не могу. А тебе до меня никакого нет дела.
30 Знаю, красотка моя, почему ты меня избегаешь!
Все лишь за то, что лицо мне мохнатая бровь пересекла,
Прямо от уха до уха одна протянулась, большая.
Тоже и глаз лишь один, да и нос плосковат над губами.
Но и таков, как теперь, стерегу я тысчонку овечек
35 И, подоивши их сам, молоком самым лучшим питаюсь.
Сыр у меня в изобилье и летом, и осенью поздней,
Даже и в зимнюю стужу корзины мои не пустеют.
Ну, а свирелью владею, как, право, никто из киклопов:
Все о тебе я пою, мое сладкое яблочко, ночью,
40 И о себе я пою. Я одиннадцать юных оленей
Белою лункой вскормил, да еще четырех медвежаток.
Я же влюбился, красотка, тотчас же, как помнишь, впервые.
Только приди лишь ко мне, и сполна все тебе предоставлю.
Пусть о прибрежный утес разбивается синее море,
Слаще со мною в пещере ты ночь проведешь до рассвета.
45 Лавры там есть молодые и стройные есть кипарисы,
Есть там и плющ темнолистый, и сладостный плод винограда.
Есть там холодный источник; мне лесом богатая Этна
Прямо из белого снега струит этот чудный напиток.
Можно ли с этим сравнить и пучины и волны морские?
50 Если же сам я тебе показался уж больно косматым,
Топливо есть в изобилье, и тлеет огонь под золою;
Можешь меня опалить, я отдал бы тебе мою душу,
Даже единый мой глаз, что всего мне на свете милее.
Горе какое, что мать не родила меня с плавниками!
55 Как бы нырнул я к тебе, поцелуями руку осыпал,
Коли б ты губ не дала. Я бы лилий принес белоснежных,
Маков бы нежных нарвал с лепестками пурпурного цвета.
Маки — нет — летом цветут, что ж до лилий — те ранней весною.
Так что, пожалуй, навряд ли принес бы я все это вместе.
60 Как бы то ни было, дальше, увидишь, я выучусь плавать!
Если бы только сюда с кораблем чужеземец явился,
Разом узнал бы я, что вам за сласть поселяться в пучинах.
Выйти б да берег тебе! И забыть бы тебе, Галатея,
Час возвращенья домой, как и я позабыл его нынче.
65 Ах, захотеть бы пасти мое стадо! Овец подоивши,
Вкусный заквашивать сыр, сычужок разложив по корзинам!
Мать все моя виновата, в большой на нее я обиде;
Разве тебе про меня так уж трудно замолвить словечко?
Видит, небось, что ни день, я все больше хирею и чахну…
70 Вот я пожалуюсь ей — в голове моей кровь так и бьется,
Так же в обеих ногах. Я страдаю — пускай пострадает!
Эх, ты киклоп, ты киклоп, ну куда залетел ты мечтами?
Живо, корзину ступай заплети да, нарезавши веток,
Овцам неси поживей! Самому-то одуматься время!
75 Кто пред тобою стоит? Ну, дои! Не гонись за беглянкой!
Снова найдешь Галатею, а может, кого и получше!
Много красоток меня зазывают на игры ночные,
Только на зов их откликнусь, как все захихикают разом;
Ясно — и в нашем краю молодцом не последним считаюсь".
80 Так успокаивал страсть Полифем, распевая напевы.
Это дешевле ему обошлось, чем любое леченье.