Иди на мой голос - Страница 4
И я даже не смогла его отпихнуть, привычно укорив в «нянькиных нежностях». Я просто помотала головой и ненадолго к нему прижалась, шепнув «Спасибо».
Жерар был моим руководителем сначала в театре, теперь и в кабаре. Его уволили за то, что лез под юбки к девчонкам из труппы, и тогда он воплотил мечту: открыл заведение, где под юбки можно лезть безнаказанно. Над входом он вывесил золоченую табличку: «Оставь устои, всяк сюда входящий» и, кажется, никогда не жалел о смене подмостков. Меня, зная, что я в опале, Жерар пригласил компаньоном и постановщиком. Болтали, будто мы любовники: что еще можно подумать про толстого деловитого хозяина злачного места и его хромую помощницу с неопределенным, то ли мышиным, то ли рыжим цветом волос? На самом деле Ламартис предпочитает блондинок, а я – тех, кто легче проходит в дверь. Тем не менее, много пройдя вместе, с Жераром мы друг друга полюбили. Как… родня?
Нет, пора забыть это слово.
– Я поеду, скоро нагрянет полиция. – Я отстранилась, прокашлялась. – Будут допрашивать…
– Тебя? – Жерар приподнял безукоризненно выщипанную бровь. – Но ты…
– Это не спасет, – прервала я, встала и прохромала к вешалке. Оделась, замотала шарфом горло и только тогда обернулась: – Мне пора. Не хочу злить их.
Он фыркнул; мы оба знали, что злиться в полиции всё равно будут, речь ведь обо мне. Наконец я вышла – сначала в холл, потом на улицу. Ото всех встречных я прятала лицо. Спрятать бы его еще от самой себя.
Лондон кутался в зиму. Январь – холодный, серебристо блестящий снежинками – неприветливо звенел в воздухе. Я подняла ворот и глянула на небо, присыпанное горсткой звёзд. К сожалению, там давно не было ни больших кораблей, ни лодочек, которые в дневное время отлично заменяли кэбы. Летать намного приятнее, чем ездить, но с наступлением темноты воздушное движение прекращается: корабли берегут, ведь двигатели, поднимающие их, дорогие и сложные. Есть лишь две службы, для которых делаются исключения: полиция и медицина.
Крытая гондола, выкрашенная в синий цвет, как раз опускалась поодаль. Качался золотой фонарик на носу, сбоку блестела эмблема Нового Скотланд-Ярда – тяжеловесная восьмиконечная звезда с не менее тяжеловесной короной посередине. Я сделала пару шагов в сторону и услышала знакомый раскатистый голос:
– Мисс Белл! Добрый вечер!
Патрик Гриндель, суперинтендант[4] полицейского дивизиона D[5], высунул на улицу только красный, нервно подергивающийся нос. Два констебля с любопытством глядели из-за его спины. Увидев меня, они одновременно приподняли шлемы.
– Джонсон и Партор едут на ограбление лавки поблизости от вас, а я в дом графини Белл. Вам должны были уже позвонить и…
– Я знаю, – просто ответила я. – Не надо, пожалуйста, пока ничего…
Что-то вроде сочувственного понимания мелькнуло на крупном конопатом лице. Гриндель отодвинулся, освобождая проход.
– Садитесь с нами, Синий Гриф! Нечего мерзнуть.
Кроме этого учтивого приглашения я мгновенно услышала и шепоток: «Как он сказал? Синий Гриф? Тот самый детектив? Так это… леди?»
Тяжело опираясь на трость, я прошла к гондоле, залезла, опустилась на жесткую переднюю скамью и, бросив на двоих полицейских злой взгляд через плечо, рявкнула:
– Именно. Перья не дергать.
Они примолкли, Гриндель рассмеялся. Гондола плавно поднялась в воздух. Холодный ветер обжег кожу, и невольно я сгорбила плечи. Знобило. Определенно, пора было начинать высыпаться. Я опять покосилась на констеблей. Они потупились, но я была уверена: отвернусь – снова уставятся. Как «Синего Грифа» меня знала только часть лондонской полиции, и далеко не все знали, что я – это я, точнее, что Синий Гриф – существо женского пола. Ведь я прошла еще крайне малую часть пути.
Я начинала осведомителем: наше злачное место располагает к сбору информации. Сомнительные ухажеры есть и у «цыпочек», и у мальчиков-танцоров, любимых джентльменами с особыми предпочтениями. Большинство ребят, когда-то подобранные с улицы, ничего от меня не скрывают. У нас дружная компания: «матушка Лори» и «мои детки». Плевать, что некоторые «детки» не многим младше меня, а кое-кто и старше. Они всегда охотно со мной болтали, а я слушала. Конечно, у меня, без выучки и службы за плечами, не было шанса стать чем-то большим, чем глаза и уши Скотланд-Ярда, но… тут подвернулась маленькая удача. Удача, за которую я держусь до сих пор. Моя любимая удача.
– Мы близко, – сказал один из констеблей.
– Я помню. – Патрик повернул штурвал. – Снижаемся, ребята.
Гриндель зевнул. Лицо у него раскраснелось: хлипкий навес над гондолой здорово продувался. Полицейский сейчас напоминал толстую морскую звезду, заросшую щетиной, вид у него был отсутствующий. Он явно хотел домой, к жене и детям, съесть что-то горячее и запить чем-то горячительным. Он совсем не задумывался о Хелене… О том, что моя сестра лежит убитая в собственном доме. Впрочем, кто я, чтобы его винить? Таких убитых в каждодневной работе дивизиона десятки.
Гондола снова опустилась, констебли откланялись. Я высунулась и стала смотреть, как они уходят – нахохленные и равнодушные, как и их начальник. Они не спешили: им всего лишь нужно было осмотреть ограбленную лавку и составить формальный отчет. А потом, скорее всего, доложить, что вещи пропали сами, по волшебству, и ничего тут не поделать. Что еще они могут? Вот же увальни, даже по виду…
– Почему мы стоим? – довольно сердито спросила я. – Вас ждут!
– Мы тут тоже ждем, – пробурчал Гриндель. Он не сводил взгляда с носовой топки и с посеребренного ключа, торчащего в скважине выше.
В гондолах топка сообщена с встроенными в корпус баллонами летучего газа. Нужно следить, чтобы угля оставалось достаточно, иначе лодка рухнет прямо в полете. Несмотря на мощный двигатель, без «летучки» она не удержится в воздухе и секунды, а без ключа, открывающего и доступ к отводящему клапану, и подачу газа, не взлетит. У каждого корабля, даже маленького, есть этот уникальный «крылатый ключ», который пилот всегда носит с собой. Потеряешь – обращаешься за новым в Инженерное ведомство Лётной службы, заполняешь кучу бумаг. Может, поэтому Гриндель, даже когда гондола стоит, периодически хватается за этот ключ, будто проверяя, на месте ли. Сейчас его толстые как сосиски пальцы тоже принялись ощупывать кованые серебряные узоры.
Я вытянула руки. Огонь полыхал жаркий; можно было не переживать, до дома дотянем, даже доберемся быстро. Вот только кого мы…
– Добрый вечер, сэр, – услышала я знакомый голос. – Здравствуйте, мисс Белл.
Констебль Дин Соммерс приподнял край брезента и забрался в гондолу, сев сзади нас. Он улыбнулся сначала официально Гринделю, потом приветливо и тепло – мне. Я посмотрела на маленькие веснушки на его носу. Дин не рыжий, но веснушки у него есть, такие милые. И вообще… Соммерс как обычно великолепен – подтянут, бодр и готов работать. Побольше бы таких в Скотланд-Ярде, а то ведь мирному лондонцу нетрудно в темноте перепутать бородатого мрачного полицейского с головорезом.
– Какая неожиданность, Дин, – произнесла я и после промедления искренне добавила: – И… я рада, что это именно ты.
– Если вообще сейчас возможно чему-то радоваться, мисс.
С этими словами Гриндель сосредоточенно принялся поворачивать ключ, поднимая лодку в небо. Суперинтендант старался не смотреть на нас; наверняка ждал, что сейчас мы начнем шептаться. Но пока мы не шептались. Я и моя удача сидели молча и грелись.
С ангелом-констеблем я познакомилась в «Белой лошади», по воле случая. В тот вечер я пела: Жерар просит об этом, если клиенты настроены лирично и хотят чего-то кроме прекрасных ножек. Тогда я иду на сцену, облокачиваюсь на фортепиано и исполняю что-то грустное или – даже чаще – патриотичное. Одну только «Правь, Британия»[6] просят чуть ли не каждый раз. В такой вечер в кабаре и зашел Дин. С первого взгляда меня поразила его внешность: выбритый, светлые локоны, чистые голубые глаза. Если бы не форма, он не походил бы на полицейского, в большинстве своём это неухоженный народ. Соммерса я приняла бы скорее за актера. Дин застыл тогда, как мальчишка перед дорогой витриной. Он не сводил взгляда с меня, залитой приглушенным светом. Возможно, я удивила его так же, как и он меня, хотя бы потому, что на мне не было ни боевого раскраса, ни кружевных чулок.