Иди до конца - Страница 3

Терентьев, не отрываясь от своих кривых, показал Черданцеву на стул, но тот прислонился к стенду, дожидаясь, пока Терентьев освободится. Черданцев дружески кивнул Ларисе. Она повернулась к нему спиной.

Черданцев обращался с молодыми лаборантками института со снисходительной вежливостью и терпеливым равнодушием. По-настоящему он увлекался лишь стоим делом. Лариса не терпела самовлюбленных мужчин. Ее раздражала даже внешность Черданцева. Худощавый черноволосый аспирант был довольно красив, но в его бледном лице с тонкими бровями и подбритыми в полоску усиками была какая-то деланность, почти женственность — единственное, чего всерьез не переносила у мужчин Лариса. Когда Черданцев разговаривал с Терентьевым, Лариса украдкой сравнивала их. Терентьев был старше лет на пятнадцать, но не в пример лучше. Он возвышался над Черданцевым почти на голову, все в нем было крупно и крепко: мощные плечи, массивная голова с рыжеватыми волосами, большой нос, большие губы, большие руки, покрытые такой же рыжеватой шерстью. Терентьев походил скорее на грузчика, чем на ученого. Лариса про себя всегда удивлялась, до чего ее руководитель не академичен. Ей нравился необычный для научного работника облик Терентьева, нравилось даже то, что пиджак сидел на нем широким мешком и что зимою Терентьев ходил не в шляпе, как было принято в институте, а в какой-то нездешней — рыжего всклокоченного меха — шапке-ушанке. Но хоть она признавалась Терентьеву в каждом своем маленьком увлечении, об этом, о своем отношении к нему самому, она и не заикалась. Зато тем суровей она держалась в его присутствии с Черданцевым и Щетининым, двумя химиками, чаще других заходившими в лабораторию.

Когда Терентьев поднял голову от бумаг, Черданцев пожаловался:

— Голова гудит, как котел. Вся гидрометаллургия пошла прахом. С каждым днем непонятней.

Терентьев видел, что Черданцев огорчен.

— Покажите, что там у вас, Аркадий.

Черданцев протянул свои записи. В его опытах металлы при помощи специальных реагентов переводились из растворов в осадок — несложная химическая реакция, такие известны каждому студенту. На заводах этим приемом — добавкою щелочей и других веществ — разделяют сотни тонн смесей. Черданцев искал способ, чтоб разделение проходило с максимальной полнотой и скоростью, а расходы дорогих реагентов свелись до минимума. Иногда ему казалось, что способ этот найден, и Черданцев торжествовал, но вскоре обнаруживалось, что до решения далеко: все запутывалось в несуразицах.

— Черт знает что получается, — растолковывая свои затруднения Черданцев. — Я собирался дать теоретическое обоснование элементарным производственным процессам, а в результате теряю уверенность в том, что известно каждому мастеру с семиклассным образованием.

Терентьев проверил на линейке расчеты реагентов. Арифметических ошибок не было, неполадки начинались где-то глубже. Он поревел взгляд с таблиц Черданцева на свои кривые. Черданцев снова посмотрел на Ларису и усмехнулся, когда она опять показала спину, — его забавляла непонятная вражда этой девушки. Когда она появилась в институте, он попробовал поухаживать за ней, но натолкнулся на обидный отпор. Урок этот он хорошо запомнил, но про себя удивлялся ее строптивости. Дело, однако, сегодня было серьезное, не до капризных девчонок.

— Странное явление, — задумчиво сказал Терентьев. — Расчеты не соответствуют тому, что вы обнаружили реально.

— Именно, — подтвердил Черданцев. — Все расчеты врут. Но это было бы еще ничего. Нет закономерностей — в одном опыте одно, во втором второе. Смотрите, в этом процессе не хватает щелочи, а здесь появляется ее избыток. Почему?

— Странное явление, — повторил Терентьев. — Похоже, что в некоторых случаях активность ионов, участвующих в реакции, внезапно падает в десятки раз. Только что этот ион бешено скакал в растворе, расталкивая встречающиеся молекулы, хватая и отбрасывая соседние ионы — в общем, гарцевал лихим казаком. А теперь он плетется на тряпичных ногах, с мутной головой…

— У вас удивительный способ выражать мысли, Борис Семеныч! Атомы одеть в казацкую форму…

— Мне удобнее так, Аркадий: яснее воображается…

— Я бы хотел рассчитывать, а не воображать. Воображение приличествует больше поэзии, Борис Семеныч.

— Сами же вы признались, что ваши расчеты врут, — заметил Терентьев. — Воображение хорошо уже тем, что не требует арифметической точности.

Лариса молча положила на стол результаты сегодняшнего опыта, набросанные карандашом на миллиметровку. На графике змеилась кривая активности иона водорода. Терентьев знал, что обязательно получится что-нибудь в этом роде, но Черданцев был потрясен. Водород, самый активный ион чуть ли не всех растворов, тот, что определяет течение химических реакций и жизненных процессов, здесь, на этом клочке бумаги, был изображен инвалидом, активность его падала до сотых долей обычной величины.

— Ну и ну! — воскликнул Черданцев. — Коэффициент активности ниже одного процента — здорово!

Терентьев подошел к щиту с четырьмя самописцами. Каждый прибор писал три кривые — по одной на пробу в термостате, двенадцать цветных линий. Глухо ворчали моторчики, щелкали переключатели, одна точка ложилась к другой, линии отклонялись вправо, поворачивали влево, выпрямлялись — обычная картина степенно протекающей реакции. Но в какой-то точке, одной для всех кривых, они словно вставали на дыбы, путались и переплетались — самый вид их говорил о смятении, беззвучном взрыве, потрясшем весь механизм реакции. Черданцев смотрел на Терентьева снизу вверх. Тот облокотился на стенд, чтобы не смущать аспиранта своим ростом, и водил рукой по диаграммным лентам, рассказывая, над чем они с Ларисой работают. Потом он попросил Ларису дополнить его объяснение, но она заявила, что не может, у нее как раз серия срочных измерений. Терентьев возвратился к столу. Черданцев продолжал наблюдать за манипуляциями Ларисы. Он задумался, у него стало унылое лицо, он сразу потерял так раздражавший ее самоуверенный вид.

— А ведь у вас обыкновенная водица и примеси металлов! — сказал он со вздохом. — У меня же каша из металлов, раствор гуще пшенного супа. Какие же там, черт подери, происходят потрясения? И где верная дорога во всей этой путанице?

— Ищите, — посоветовал Терентьев. — Кто ищет, тот находит, — это единственный закон, который сохраняется при всех переворотах в науке.

Когда Черданцев ушел, Лариса сказала:

— Чего он шляется? Терпеть его не могу!

Терентьев, разговаривая с Ларисой, рассеянно глядел в окно.

— Вы не сговаривались со Щетининым? Он тоже не переносит Черданцева. И, по-моему, напрасно!

— И вашего Щетинина не люблю, каждый день отрывает нас от работы. Вообще никого не люблю!

— Неправильно, сегодня вы влюблены в эстонского дирижера.

— А что? Он хороший. Только таких и надо любить. Вечером я сообщу ему, что согласна быть его женой.

— Раньше надо познакомиться с ним.

— Вы подойдете первый и скажете: «Познакомьтесь с моей лаборанткой». Вы обедать не пойдете?

— Пока не хочется. А вы?

— Мне не до обеда. Надо идти к Жигалову оправдываться за опоздание. Напишите за меня объяснение, Борис Семеныч.

— Охотно, Ларочка. Пишите: «Опоздала на пять минут, ибо вчера вечером влюбилась и всю ночь проплакала. Завтра, после объяснения с любимым, опоздаю на десять минут».

Лариса бросила карандаш и вздохнула.

— С вами скучно, вы ничему не верите. Как же вы без обеда пойдете на концерт?

— Давайте вместе пообедаем перед концертом. На площади Маяковского есть неплохой ресторанчик — «София».

Лариса оживилась.

— Лучше в «Пекине», это рядом. О «Пекине» много говорят. Там креветки, трепанги, морская капуста, очень, очень вкусно!

Лариса знала все рестораны Москвы, хоть еще ни в одном не бывала. Ей не везло. Все ее подруги хоть разок ужинали в ресторанах, у них ребята были народ солидный: приглашали и в театр, и на танцы, и поесть под музыку. Ей же пока не выпало на долю ни одного взрослого поклонника. Приглашение Терентьева так ее обрадовало, что она спокойно вынесла вызов к директору и пятиминутную проборку.