Иди до конца - Страница 19

Среди других работников, собравшихся у Шутака, находился и Жигалов. Директор сидел на боковине дивана, стоять было трудно, а рассесться — Шутак без стеснения встряхнет и своего начальника… Когда появлялся Шутак, директора сразу оттесняли куда-то в сторону, даже не на второе, а на боковое место. Жигалов приходил к Шутаку, чтобы напоминать, что существует. То один, то другой обращались к нему с вопросами и просьбами. Это было все же лучше, чем мрачно восседать во вдруг опустевшем кабинете.

Шутак стоял у окна, окруженный сотрудниками. Среди других голосов, подавляя их, временами возносился его мощный бас. Увидев Терентьева и Щетинина, он махнул рукой, чтоб подходили.

— Не знаю, не знаю, Евгений Алексеевич, — говорил один из ученых. — Стройность теории Гольдсмайера удивительна — эксперименты, изящный математический аппарат, строжайшие доказательства… Ажурная ясность! А практические выводы из теорий раскрываются не сразу. Я не поручусь, что лет через пятьдесят теория Гольдсмайера не окажется вдруг в фокусе науки.

— А мне наплевать на исследования, толк от которых будет, возможно, через пятьдесят лет, а возможно, и тогда не будет — вы ведь не поручитесь, что тогда она обязательно пригодится? — гремел академик. — Тысячи проблем ждут, тысячи загадок на каждом шагу, промышленность надо перестраивать в корне, а вы — ажур, стройность… Вы Маяковского читали, дорогой?

— Странный вопрос, Евгений Алексеевич, читал, конечно… В школе учил.

— В школе учили? Значит, не читали. А у него, между прочим, имеются такие строчки о поэтах, которые ажуры поразвели:

В общем смехе прорвался тенорок другого собеседника:

— Евгений Алексеевич, разрешите и мне словечко. Вы только что упомянули среди бесплодных и теорию многомерных комплексов. А разве не вы приложили руку к ее разработке? Насколько я помню, вы опубликовали четыре исследования в этой области.

— Ну и что же вы доказали? — обрушился на него Шутак. — Что и я глупости порол? Правильно, порол. По молодости, по незнанию, из жадности к новому. Понадеялся, что выйдет стоящее, а вышел пшик. Новых пшиков не хочу и вас предостерегаю. Больше скажу: я дюжины две старых своих «открытий» сейчас бы с удовольствием закрыл как никчемные. С годами, дорогой, умнеешь!

Щетинин, вспыхнув, с негодованием обратился к Терентьеву:

— Опять наш старик поскакал на любимом коньке! Как не надоест только! Что до Голъдсмайера, то шут с ним и, по-моему, там много от игры в диковинные формулы. Но вот зачем Шутак нападает вообще на теоретическую науку? Сейчас я выдам ему кое-что от себя!

Терентьев любовался стройным и в свои шестьдесят лет академиком. Возмущение Щетинина не затронуло Терентьева. Шутак искренне увлекался каждой новой значительной мыслью, с охотой поддерживал в институте, занимавшемся больше прикладными проблемами, серьезные теоретические исследования, вступал из-за этого в спор с Жигаловым и министрами. Вместе с тем он не уставал подчеркивать свою приверженность к утилитаризму, признавая лишь одного верховного судью — нужды производства. Вероятно, это была своеобразная дань эпохе, в которую сам он сложился как ученый, — в те начальные годы создания своей промышленности с рвением поддерживали лишь то, что приносило немедленную пользу. Терентьев остановил Щетинина:

— Но надо, Михаил! Пусть говорит. Ты знаешь, что если он и покусывает иногда теорию за излишний уклон в абстракции, так не оттого, что вообще ее не уважает.

— Это, пожалуй, верно, — согласился Щетинин. — Как он загорелся, когда услышал, что ты жив и ищешь работы! Он прямо мне сказал: «Заполучим Терентьева, начнутся настоящие теоретические исследования в институте!»

Шутак растолкал обступивших его людей и взял под руку Терентьева.

— Здравствуйте, Борис Семеныч, здравствуйте, милый! Век вас не видел — три месяца! Чем порадуете? Какими достижениями? Как ваши чертовы активности — просветляются?

За Терентьева поспешил ответить Щетинин:

— Скоро будете читать итоговую статью Бориса Семеныча для нашего журнала. Выведены новые формулы для высококонцентрированных растворов, эксперименты подтверждают их.

— Несите статью, обязательно прочту. Можете сегодня дать? У меня вроде свободный вечерок прорезается.

Терентьев покачал головой:

— Пока не статья, а черновик — надо уточнить вычисления, проверить эксперименты…

— Вот вы какой: до блеска хотите отшлифовать! Не возитесь, нужна ваша работа до зарезу — торопиться надо. Между прочим, многого жду от диссертации Черданцева. Промышленность требует таких работ, как манны небесной. Он просит содействия, нужно ему помочь — без официальщины, по-братски.

Шутака перехватили новые посетители, Щетинин значительно посмотрел на Терентьева. Тот раздраженно мотнул головой, отстраняясь от слишком понимающего взгляда.

— Теперь ты сам видишь, что все у него на «про», — сказал Щетинин. — Еще раз говорю — проныра и пролаза пробойной силы. Раньше тему свою протащил против всех, теперь Шутака уговаривает — тебя оседлать… Как хочешь, придется мне потолковать с Евгением Алексеевичем. Старик мне дорог, но наука — дороже.

Терентьев с усилием сдержал горечь. Сотрудничество с Черданцевым теперь немыслимо. Если Шутак будет настаивать и Жигалов с ним согласится, придется уходить из института. Лучше уйти, чем взвалить на себя это нежеланное сотрудничество! Конечно, Шутаку этого не объяснить, он и слушать но захочет, — что не относится к науке, для него не существует — таков старик. С Щетининым тоже нельзя откровенничать, этот мигом кинется бить стекла, разъясни ему, что произошло.

Терентьев сдержанно сказал:

— Ни с кем толковать не надо. Я уезжаю месяца на два — за это время много воды утечет.

Щетинин закончил:

— А главное — Аркаше придется искать другого руководителя. Не может же он сидеть два месяца без работы. Правильно обдумал!

Еще через некоторое время Терентьев сказал:

— Я пойду, Михаил. А если понадоблюсь, позвони.

— Идите, Борис Семеныч, — разрешил услыхавший его Жигалов. Он тяжело шевельнулся на боковине дивана. — У нас пойдут организационные дела, вам не интересно. Кстати, насчет закругления работы — пора, пора кончать ваши исследования.

Терентьев с раздражением обернулся. Жигалов уже несколько раз намекал, что надо закругляться. Он упрямо не хотел понимать, что Терентьев работал не над узкой темой, а развивал новую отрасль науки.

— Вы, очевидно, хотите сказать: пора кончать с кустарным началом и развернуть дело по-настоящему? Иного окончания я не мыслю. Думаю, и Евгений Алексеевич согласится со мной.

Жигалов не захотел спорить при Шутаке. Он промолчал, снисходительно кивнув головой.

Теперь оставалось самое трудное — проститься с Ларисой. На время отпуска Терентьева Ларису перемещали в соседнюю лабораторию. Терентьев не торопился, надо было обдумать, о чем говорить. В последнее время Лариса держалась как чужая, — молча выслушивала задания, молча выполняла. Услышав о его отъезде, она взглянула на него с негодованием, но ничего не спросила. Ее не интересовало, почему он в разгар работы взял отпуск. «Скажу до свидания, и поставим на этом точку! — решил он. — Вероятно, она уже не возвратится ко мне, она улыбнулась, когда услышала, что ее переводят».

В лаборатории самописцы и моторчики были остановлены, растворы спрятаны в шкаф, стенд чисто прибран. Терентьев вошел к себе, как в чужое помещение: так непривычны были и тишина и прибранность — комната вдруг стала очень просторной.

Лариса сидела у окна с книгой в руках. Терентьев сел напротив.

— Вот мы и расстаемся, Лариса. И очень надолго. Она повторила безучастно:

— Да, надолго.

— Надеюсь, вам будет интересно у наших соседей.