Идентичность: юность и кризис - Страница 20

В некоторых случаях причиной такого расстройства "эго" было то, что человек стал очевидцем насилия, в других - постепенное действие множества различных раздражителей. Видимо, эти/люди устали от слишком большого количества переменР затрагивающих одновременно слишком многие стороны жизни. У них всегда наблюдались соматическое напряжение, социальная паника и "эго-тревога"*". Но главное, эти люди чувствовали, что они больше "не знают, кто они такие": наблюдалась явная утрата "эго-идентичности". Ощущение тождественности самому себе, целостности и вера в свою социальную роль были утрачены. Именно в процессе этих клинических наблюдений я впервые понял важность допущения о потере чувства идентичности, что и совершенно оправданно, и сразу вносит ясность в дело.

Чувство идентичности в армии было сильнее всего у тех, кто успешно продвигался по службе или входил в высокомеханизированные соединения. Однако люди, чья "эго-идентичность" во время военной службы укреплялась, иногда ломались после увольнения, когда выяснялось, что сформированный у них во время войны образ "я" не соответствовал их более скромным возможностям в гражданской жизни. Но многие не находили в армейской жизни с ее ограничениями и дисциплиной идеальных моделей поведения. Ведь американская групповая идентичность поддерживает "эго-идентичность" отдельного индивида только тогда, когда ему удается сохранить некоторый элемент намеренной неопределенности решения, когда он

76

смог убедить себя, что следующий шаг зависит от него и что независимо от того, меняется сейчас что-то в его жизни или нет, выбор: уйти или повернуть в противоположном направлении - всегда остается за ним. Переселившемуся в США человеку не понравится, если ему скажут: уезжай; а человеку, живущему где-то постоянно, - если ему скажут: сиди здесь. Стиль жизни и того и другого предполагает наличие альтернативы, которую он может обдумать, принимая самые личные и индивидуальные решения. Для многих солдат идентичность военных была отражением жалкого прототипа простофили, который позволяет сбить себя с толку, помешать ему гоняться, как другие, за удачей и девушками. Но в Америке быть простофилей - значит быть социальным и сексуальным кастратом. Если ты простофиля, даже родная мать тебя не пожалеет.

В высказываниях ветеранов постоянно появлялись воспоминания, которые позволяли им винить за свои военные и мужские неудачи обстоятельства и тем самым уйти от ощущения собственной неполноценности. Их "эго-идентичности" распались на телесные, сексуальные, социальные, профессиональные составляющие, каждая из которых должна была снова уйти от своего плохого прототипа. Их травмированное "эго" пыталось уйти от таких образов, как плачущий ребенок, истекающая кровью женщина, покорный негр, маменькин сынок, паразит, слабоумный, - даже упоминание подобных прототипов могло вызвать у этих людей такую ярость, что они становились способны на убийство или самоубийство; затем ярость сменялась большей или меньшей раздражительностью или апатией. Их старания обвинить в своих проблемах обстоятельства или определенных людей придавали их детским воспоминаниям более отталкивающий характер, а сами они казались психопатами в большей мере, чем на самом деле. А преувеличенно суровый диагноз лишь сужает порочный круг вины и самообвинений. Добиться эффективной и быстрой реабилитации можно было только в том случае, если в центр клинического исследования ставились неосуществленные жизненные планы пациента и если даваемые в результате советы способствовали новому синтезу тех элементов, на которых была основана "эго-идентичность" пациента9.

77

Помимо нескольких сотен тысяч человек, утративших во время войны, а затем лишь постепенно или частично вновь обретших свою "эго-идентичность", и десятков тысяч тех, у кого утрата "эго-идентичности" была неправильно определена как психопатия, бессчетное количество людей глубоко пережили угрозу болезненной потери "эго-идентичности" в результате радикальных исторических перемен.

Однако тот факт, что эти люди, их врачи и современники все больше обращались к горьким истинам психоаналитической психиатрии, сам по себе является исторической переменой, требующей критического осмысления. Он говорит о все более широком признании способности психоанализа проникнуть в природу тревоги и болезни каждого данного пациента. И все же представляется, что частичное признание болезненных бессознательных факторов человеческих неудач и акцент на индивидуальное лечение даже тогда, когда пациент вроде бы совершенно не склонен к самонаблюдению и к его словесному выражению, - это проявление широко распространенного нежелания признать, что социальные механизмы в условиях^ стремительных исторических перемен не срабатывают.» /* ["Исторические перемены принудительно коснулись всех и идут во всем мире такими ускоренными темпами, что стали восприниматься как угроза традиционной американской идентичности. Они, кажется, подрывают глубокую убежденность в том, что эта нация может позволить себе совершать ошибки; что она неизменно превосходит всех по неисчерпаемости своих ресурсов, силе предвидения, свободе действий и темпам прогресса; что в ее распоряжении неограниченное пространство и время для развития, проверки и завершения социальных экспериментов. Трудности, возникающие при попытке совместить этот старый образ обособленных просторов с новым представлением о взрывоопасной близости к остальному миру, вызывают глубокое беспокойство. Сначала его обычно пытаются преодолеть при помощи традиционных подходов к новому пространству-времени!/

Психотерапевт, не берущий в расчет влияние этих процессов на невротические расстройства, не только может упустить из виду специфическую динамику жизненных циклов в современном мире, он также может направить

78

энергию индивида в сторону от насущных задач общества. Значительное уменьшение числа душевных расстройств возможно лишь в том случае, если внимание врачей будет уделяться как условиям, так и причинам их возникновения, как фиксации на прошлом, так и жизненным планам, как опасным внешним проявлениям, так и болезненным внутренним процессамГ)

В этой связи следует заметить, что популярное употребление слова "эго" в Америке имеет, конечно, мало отношения к тому, что понимает под ним психоанализ. Обычно под этим имеют в виду неправомерное или необоснованное самомнение. "Подначивание", поддразнивание, громогласность и другие способы "выставиться" - все это, конечно, в характере американцев. Это пронизывает речь, жесты и свойственно межличностным отношениям. Было бы странно, если бы отношения с врачом были лишены этих элементов. Совершенно другая проблема - постоянное использование американской практики "подначивания", чтобы люди "чувствовали себя лучше", или подавления напряженности и тревоги, чтобы они лучше работали.

Слабому "эго" это большой силы не придаст. Сильное "эго", целостность которого обеспечивается сильным обществом, не нуждается в попытках искусственно его укреплять и просто не реагирует на них. Оно подвергает проверке то, что ему кажется настоящим, стремится совершенствовать то, что эффективно, понять, что является необходимостью, наслаждаться тем, что придает силы преодолевать нездоровые явления. В то же время оно старается способствовать укреплению группового "эго", которое передаст свои достижения следующему поколению.

Эффективность психоаналитической помощи этому процессу может быть гарантирована только постоянными гуманистическими усилиями, не ограничивающимися простыми мерами по приспособлению пациентов к ограничивающим их в чем-то обстоятельствам, направленностью лечения на то, чтобы человек осознал свои возможности, скрытые от него первобытными страхами. Но существуют и исторические факторы, определяющие концепцию психоанализа; кроме того, в течение более чем полувека в ходу были одни и те же понятия, описывающие мотивацию поведения, а ведь они неизбежно отражают идеологию